меня тащил куда-то, требовала объяснений, к великому удовольствию остальных пиратов. Они улюлюкали и свистели, подзадоривая своего предводителя. От их непристойностей у меня запылали уши и щеки.
Сапогом он распахнул дверь в каюту, закрыл ее тоже сапогом, и без лишних церемоний бросил меня на кровать, которая оказалась на редкость мягкой и широкой. Да и сама каюта была против ожидания роскошной.
Я лежала среди шелковых подушек с восточным узором и, словно завороженная, наблюдала за тем, как пират раздевается. Он снял и небрежно бросил на пол рубашку, и я увидела, как играют под загорелой кожей на груди и руках мускулы, когда он начал медленно расстегивать ремень. Затем, буквально гипнотизируя меня взглядом, расстегнул бриджи.
От страха и ужаса у меня перехватило дыхание. А он, улыбаясь, с самодовольным видом пошел ко мне. Взял со стоявшего рядом стола длинный, с двойным лезвием нож, поднял мои ноги, связанные на щиколотках, и одним ударом рассек тугие узлы. На щиколотках от веревок образовались кровоподтеки. Какое-то время он, хмурясь, разглядывал их, а потом провел по ним пальцами. Точно так же он освободил связанные у меня за спиной руки, осмотрел побелевшие, в ссадинах запястья.
Но напрасно я думала, что в нем пробудилась жалость. Жажда мести по-прежнему обуревала его. Он рывком поднял меня на ноги, и, едва не потеряв равновесие, я невольно прижалась к нему, исторгнув из его груди стон наслаждения. Зарывшись всеми десятью пальцами в волосы, он запрокинул мне голову и прильнул к моим губам.
От его поцелуев я опьянела, меня бросило в жар, по рукам и ногам забегали мурашки, но вовсе не оттого, что, как я думала, долгое время они были связаны, а от прикосновения его губ.
Своим языком пират пытался лишить девственности мой рот, в то время как другой его орган претендовал на мою непорочность.
Когда же он стал яростно сражаться с пуговицами на моей рубашке, я пришла в себя и попыталась дать ему отпор. И тут король пиратов рванул одной рукой ворот моей рубашки, разорвав ее пополам, а второй – завел мне за спину руки и словно наручниками сковал запястья. Он так целовал меня, что все закружилось перед глазами, потом приподнял голову и оглядел меня всю, совершенно голую.
И тут произошло неожиданное. В темном от загара лице пирата проступили хорошо знакомые мне черты веселого беззаботного парня, каким я знала его до того, как, оскорбленный несправедливостью родного отца, он превратился в беспутного бездельника. Его глаза, до того жестокие и холодные, пристально смотрели на меня с затаенным желанием. И сколько печали было в его голосе, когда он сказал, что я красивая, неиспорченная и что моя невинность так трогательна. Он положил мне руку на грудь с тоской и нескрываемой страстью, и мое сердце от сострадания к нему защемило.
Он нежно проводил большим пальцем выше груди, в то время как остальные гладили грудь, отчего соски затвердели, и тогда он принялся ласкать их своим теплым влажным языком.
Пальцы, сковавшие мои запястья, расслабились, я обвила руками его шею и растворилась в его ласках. Схватив меня за ягодицы, он так крепко прижал меня к себе, что тела наши слились и я почувствовала, как сильно он меня хочет. Окончательно потеряв власть над собой, я заскользила рукой по его телу, вниз, туда…
– Миссис Бэрк? – Элизабет выглянула из-под колпака сушилки. – Я не напугала вас? Извините, – проговорила маникюрша с виноватой улыбкой. – Я к вашим услугам.
Элизабет взяла свою сумочку и последовала за маникюршей. Посетить салон ее уговорила Лайла.
– Это твое первое за столько лет настоящее свидание, – убеждала она. – Так получи от него максимум удовольствия.
– Ты забываешь, – возражала Элизабет, – что «Фантазия» по субботам закрывается несколько позднее и у меня не остается времени на парикмахерскую.
Лайла задумалась, потом весело воскликнула:
– Давай я останусь за тебя в магазине.
Элизабет была далеко не в восторге от этой идеи. Для своей рабочей одежды она избрала романтический стиль: пастельные тона, кружева, мягкие линии и благородство нарядов прошлого века. Вряд ли в гардеробе Лайлы есть что-либо подобное. Ее брюки из черной кожи и претенциозно разрисованные пончо никак не гармонируют с «Фантазией». Однако Лайла пообещала быть паинькой, и со стороны Элизабет было бы верхом неблагодарности отказаться от столь любезного и бескорыстного предложения. И вот сейчас она полностью отдалась во власть маникюрши, втайне наслаждаясь кратковременным отдыхом.
Каждый раз при мысли о предстоящем ужине в животе у Элизабет начинали порхать бабочки. Она не видела Адама Кэйвано с того самого дня, когда он пригласил ее на ужин. Радио «Кэйвано» сообщало, что всю неделю он безвыходно находился в гостинице. Почему же тогда он ни разу не зашел к ней, хотя бы поздороваться? Впрочем, неудивительно. Он не придавал этому вечеру такого значения, как она.
Во-первых, это было первое ее настоящее свидание после смерти мужа. Во-вторых, ее пригласил не кто-нибудь, а мужчина, которого по современным меркам можно было бы сравнить лишь со сказочным принцем. И в-третьих, это могло помочь ей забыть Тэда Рэндольфа, ставшего за очень короткое время тревожащим фактором в ее жизни.
Элизабет старалась не думать о том, как нашла Тэда больного, в измятой, словно после любовного сражения, постели, совершенно голого. Стоило ей вспомнить, как он положил голову ей на бедро, и возбуждение болью отзывалось во всем теле. Она без конца про себя повторяла сказанные им тогда при прощании слова и никак не могла их забыть. Всю оставшуюся часть недели она заставляла себя даже не смотреть в сторону его дома, но послала детей справиться о его здоровье. Оказалось, что он уже почти здоров. Вот и отлично. Теперь по крайней мере она сможет забыть этот инцидент раз и навсегда, будто его вовсе не было.
Именно этого и добивалась Элизабет, когда из ночи в ночь, добравшись наконец до своей спальни, бралась за блокнот и ручку. К тому же Лайла побуждала ее писать еще и еще. И вот, чтобы отвлечься от докучавших ей мыслей, а также и отвязаться от Лайлы, она сочиняла свои фантазии. Но беда в том, что все
