Оперативное совещание у Нисио началось ровно в двенадцать ночи. Должны были начать раньше, но из-за позднего времени медэксперты немного подзадержались с результатами вскрытия, да и разрешение на само вскрытие пришлось долго и утомительно получать по телефону, а затем – документально, для подстраховки – по факсу у сонного генерального консула России, который, ссылаясь на межправительственное соглашение, сначала вяло уверял, что без санкции родственников мы Селиванова вскрывать не можем, а затем пытался привести еще дюжину разных причин, по которым наши патологоанатомы должны были держать свои скальпели зачехленными. Нисио пришлось изрядно попотеть, чтобы доказать ему, что в данном случае произошло убийство и в целях скорейшего его раскрытия дожидаться, пока его, то есть консула, сторона и страна отыщут в Новосибирске ближайших родственников покойного, вряд ли будет полезно для следствия.
До оперативки я был вынужден в течение десяти минут выслушивать по мобильному все, что моя разлюбезная Дзюнко думает о моей работе, потому как семнадцать часов назад с кристальными глазами и светлым челом я ей клятвенно обещал быть дома к ужину, что по нашим семейным меркам означает: не позже девяти. Вообще в этом плане она у меня ведет себя как-то не по-японски, ибо, насколько я знаю, для подавляющего числа японских замужних дам лучшее место для мужа – рабочее, и чем дольше семейный японский мужик пропадает на – когда хлебосольной, когда не очень – службе, тем его японской бабе лучше.
Если в понедельник среднестатистическая японская жена начинает жаловаться в кафе за чашкой кофе своей закадычной подружке, что минувшие выходные для нее накрылись медным тазом, поскольку сам сидел оба дня дома, – это нормально. Она еще добавит кислым тоном, что субботу с воскресеньем он провел немым буддистским ис-туканчиком перед телевизором, раздражая ее своим физическим присутствием в центральной комнате и мешая ей пылесосить ковры и мыть полы, а заодно и стирать белье в ванной и стряпать на кухне. Ненормальным же для обычной японки будут женские стенания по поводу того, что неотложные дела заставили ее мужа всю субботу-воскресенье торчать на работе и что она вся изошла от тоски-печали по своему законному. Понятное дело, что для миллионов безмозглых крашеных девиц, начинающих дико ржать от одного только упоминания о высшем образовании, выход замуж является единственным возможным способом продолжить свою беспечную юность и плавно и безболезненно перевести ее в обеспеченную зрелость. Циничная, расчетливая японка по древней, но страшно удобной для всех нас традиции меняет в районном ЗАГСе свое далеко не всегда действительно стоящее чего-нибудь тело на незыблемое право контролировать и полностью распоряжаться доходами клюнувшего на вовремя показанную коленку и своевременно расстегнутую блузку работящего лопуха, понимая, что у него тяга к ее телу через несколько лет, как только на свет будет произведена пара наследников, угаснет точно так же, как это было у ее отца по отношению к ее матери и у ее дедушек по отношению к ее бабушкам. Надо только подождать самую малость, а затем начать дышать все еще полной и привлекательной для других особей противоположного пола грудью.
И что самое главное – такое положение вещей вполне устраивает самих мужиков. Более того, у меня есть подозрения, что это все ими, вернее – нами, ленивыми и эгоистичными мужиками, и было когда-то придумано. Во-первых, им (нам) не надо думать об утомительном, требующем массу времени устройстве своего быта: многовековая эпоха суровой японской аскезы давно уже в прошлом, и нормальному мужику теперь не все равно, что лежит перед ним на тарелке и под ним – на матрасе. Во-вторых, он с радостью фиксирует кончину физического влечения к нему законной супруги, потому что, что бы там ни писали календари, которые, как известно, все больше врут, но для нас, по-собачьи (имея в виду собаку Павлова, разумеется) пытливых и по-кошачьи любопытных японцев, самое главное в нашей долгой жизни – разнообразие всяческих ее проявлений.
Не надо строить иллюзий по поводу того, что в любом закоулке мира в любое время года, а также дня и ночи встречаешь толпы японских туристов из-за неистребимой тяги японцев к знаниям. Дались нам эти знания! В школе нас двенадцать лет этими знаниями пичкают – не хватало еще после школы свои мозги под них подставлять. Чем больше знаешь, тем хуже спишь – эту истину я на себе проверял миллион раз, не говоря уж про «думаешь»! Нам нужны не знания, не неведомая доселе информация, а возможность на короткий период умертвить в себе собственно японца, поносить пару-тройку дней шкуру американца там или француза, чтобы потом банальнейшим образом воскреснуть, перешагнув в обратном направлении границу в родимом международном аэропорту Нарита. И когда жена дает тебе понять однажды вечером, что ты уже можешь не беспокоиться и не напрягаться, испытываешь бурный прилив счастья, поскольку теперь твои походы на одноразовое «лево» никому не будут доставлять моральных проблем. Жена с облегчением вздохнет, получив избавление от твоих грубых физических домогательств по ночам, ты сам начнешь по два-три раза в неделю получать то «материальное» разнообразие, которое раньше зачарованно, с открытым от неожиданности ртом и топорщащимися в известном месте брюками, наблюдал только в порнофильмах. А личности, более или менее профессионально обеспечивающие это самое приятное разнообразие, успешно пополнят за твой счет свои банковские счета, а также счета своих пронырливых сутенеров.
Исключениям же всегда и везде тяжело, а у нас, в Японии, особенно. Выбьешься из общей колеи или с самого начала будешь следовать заветам поэтов и стараться выбираться своей колеей – наживешь и врагов, и язву, и все что угодно, кроме добра. Я бы, пожалуй, и сходил бы разок-другой «налево» – японец как-никак, и не только по паспорту, но, во-первых, моей Дзюнко еще от меня теплыми поздними вечерами иногда чего-нибудь, да требуется, и, когда ей приспичит, она этого от меня обязательно добьется, даже если детишки еще колбасятся в своих постельках; а во-вторых, что будет, если вдруг безымянная, но старательная девка сделает со мной это лучше, чем собственная жена? Ведь есть такая опасность, да? И что потом прикажете делать? Имитировать на матрасике пятиэтажное цунами неземных страстей, а самому исправно вызывать в памяти иные образы? Но что до имитации, то это по женской части. У нас же, как говаривает во дни разных там сомнений, тягостных раздумий и идейных исканий мой друг Ганин, «члену не прикажешь». В общем, необходимость сохранения высокоморальных, но в то же время откровенно физических супружеских отношений оказывается легко объяснимой с точки зрения элементарной боязни, простите за высокопарность, перестать быть самим собой в глазах жены. А страх, он всегда побеждает в нас все другие чувства – это факт непререкаемый. Так что, по мне, лучше спать там, где не страшно…
А спать, кстати, хочется ужасно! Мыслить более или менее четкими понятиями и не слишком расплывчатыми образами на восемнадцатый час активного бодрствования проблематично, тем более что надо настраивать себя еще минут на сорок оперативки. Потом, может, удастся преклонить голову на четырнадцатом этаже, где у нас с недавних времен оборудовано несколько комнаток-спаленок именно для таких вот ночных смен.
– Значит, время позднее, – Нисио начал оперативное совещание по смерти Селиванова неожиданно бодрым тоном, – поэтому попрошу быть кратким и говорить только по существу.
Все выступавшие выполнили его приказ, и уже через двадцать минут картина преступления сложилась полная. Проведенное вскрытие подтвердило предварительный диагноз Кодамы: Селиванов умер от остановки сердца, спровоцированной болевым и электрическим шоком. Кипятильник был сначала с большой силой вставлен ему в горло, а затем через привезенный, видимо, самим Селивановым переходной трансформатор включен в сеть. В результате Селиванов получил обширный ожог и удар током. Здесь ничего неожиданного не было. Несколько сенсационно, хотя, если вдуматься хорошенько, и не очень-то, прозвучала информация экспертов о том, что на основных предметах мебели в номере Селиванова не обнаружено никаких отпечатков пальцев: ни его, ни наших с Мураками, ни, разумеется, убийцы. По числу убийц единого мнения не было: с одной стороны, Селиванов не мог оказать никакого более или менее достойного сопротивления в силу своей филологической тщедушности, с другой – для того чтобы «распять» его на постели, могла потребоваться не одна пара рук и ног, но никаких внятных следов не осталось. Версия самоубийства прозвучала, но мимоходом, чисто формально, поскольку все усомнились, что вряд ли скромный русский филолог расстался с жизнью по собственной инициативе таким экзотическим способом. Если бы он действительно решился на самоубийство, логичнее было бы для него разбить тяжелым предметом неоткрывающееся гостиничное окно и выброситься с двенадцатого этажа. Или же пойти в ванну и вскрыть себе вены достаточно острым столовым ножом, который он привез с собой, видимо, для того, чтобы резать им салями Микояновского завода, твердая палка которой была обнаружена в гостиничном холодильнике.
Так или иначе, все это были чисто технические вопросы, которые рано или поздно найдут свои наиболее подходящие ответы. Главным же оставался вопрос процессуальный: раз три сотрудника полиции – я, Мураками и парень из «наружки» – были свидетелями встречи Селиванова с Ириной Катаямой в кафе «Гранд- отеля» меньше чем за два часа до его гибели, значит, требуется срочно принимать решение по этой Ирине, тем более что за сегодняшний день на нее получен уже второй сигнал. Решений здесь могло быть только два: либо с утра требовать у прокурора ордер на установление официальной «наружки» без вступления с ней в контакт (она хотя по паспорту и японка, то есть формально в ее случае прокурорского ордера не требуется – достаточно санкции замначальника управления, но все-таки ее иностранное происхождение нуждалось в известной подстраховке с нашей стороны), либо с того же самого утра вламываться к ней в номер и разговаривать по душам до тех пор, пока она не даст правильные ответы на интересующие нас вопросы.
– Вы уверены, что весь вечер, особенно после встречи с Селивановым, она оставалась в гостинице? – спросил я любителя мятых газет, пасшегося вечером в лобби «Гранд-отеля».
– Я уверен только в том, что она не покидала его через центральный вход и не сдавала ключи администратору, – холодно отозвался он, ведя себя здесь гораздо увереннее, чем в гостинице, и давая понять всем присутствующим, что он свято блюдет лишь сухую букву закона и что сочные слова и пространные фразы – уже не по его части. – Это я вам гарантирую.
– Значит, возможность того, что она воспользовалась одним из боковых выходов, не исключается? – продолжил я.
– Не исключается, – согласился со мной сержант.
– Будем считать это нашей ошибкой? – спросил я, обращаясь уже ко всем.
– Ошибкой? – вздрогнул Нисио.
– Да, – откликнулся я. – Наверное, мы должны были предвидеть такой поворот событий и обеспечить наблюдение с нескольких точек, в том числе всех выходов.
– Минамото-сан, – сурово одернул меня Нисио. – Наблюдение за Ириной Катаямой велось без каких-либо формальных оснований, поэтому давайте считать за счастье, что оно вообще велось и что мы знаем о ее встрече с покойным.
– Да, не будь «наружки», мы бы ничего об их свидании и не знали, – подал усталый голос Ямагути.
– Простите-простите! – впервые за все совещание вдруг прорезалась Мураками. – Как это «не знали» бы?!
Все вяло, но достаточно синхронно повернули головы в направлении единственной женщины за столом.
– Очень даже знали бы! – звонко пропела она. – Это ведь я обнаружила, что Катаяма-сан идет в кафе и там встречается с Владимиром Николаевичем Селивановым!
– Да, конечно, – согласно махнул рукой Нисио. – Просто, даже если бы вы этого случайно не увидели, все равно сержант Янаги зафиксировал бы их встречу.
– Я считаю, что завтра с утра надо ее вызывать и прижимать к стенке! – категорично рубанула воздух перед собой громким голосом и твердой рукой суровая Аюми.
– Какие еще будут мнения на этот счет? – обвел взглядом присутствующих Нисио, явно недовольный командным тоном гостьи из Ниигаты.
– Для установления официального наружного наблюдения у нас нет ничего конкретного, – сказал я.
– Ну так уж и ничего! – фыркнул Нисио.
