хотя бы один раз в жизни хочу быть уверенной, что это — настоящее. — Внутри у нее все дрожало.
— Ты не умрешь сегодня вечером. Джина. Выбрось это из головы.
— Не успокаивай меня. Ты не отец мне, черт возьми. Сделай это или заткнись. Если то, что ты мне говорил, не туфта.
— Это не туфта. Это правда, все до единого слова. — Его лицо раскраснелось. Глубоко посаженные глаза горели.
— Тогда поцелуй меня. Люби меня. Я хочу знать, что хотя бы раз в жизни меня по-настоящему любили. — Глядя ему прямо в глаза, одной рукой она обхватила его за пояс. Она была абсолютно серьезна.
— Но...
Никаких чертовых «но», подумала она, приблизив к нему лицо и целуя его так крепко, что поцелуй походил на укус. Свободную руку он положил ей на спину, затем провел ею до затылка. Она потянула за ремень, впиваясь губами в его лицо, боясь услышать звук поднимающегося лифта. Тогда все кончится.
Тоцци отвернул голову, чтобы избежать ее поцелуя.
— Подожди, — сказал он. — Расслабься.
— Не могу. Нет времени. — В горле у нее застрял комок. Ей хотелось заплакать, но она не станет этого делать, во всяком случае не сейчас. Она откинула голову назад, потянувшись своими губами к его.
Он еще крепче прижал ее к себе, снова положив руку ей на спину, и зарылся лицом в ее шею. Но он был слишком нежен. Нежность ей не нужна. Она хотела страсти. Изогнувшись, Джина снова припала к его губам.
— Может, по крайней мере, снимешь очки? — спросил Тоцци.
— Нет. На этот раз я хочу видеть, что делаю.
— О!
Она отыскала его губы и захватила в кулак волосы на его затылке. Она не отпустит его. Он не должен видеть ее слез.
Когда Тоцци открыл глаза, было темно. Холодный зеленоватый свет уличных фонарей сквозь окна проникал на чердак. Джина смотрела на него, ее очки поблескивали в полумраке. Вероятно, он задремал.
— Извини, — сказал он, откашлявшись.
— За что?
— За то, что заснул.
Она не ответила, но Тоцци показалось, что она пожала плечами, хотя наверняка он сказать не мог — ее рука была запрокинута за голову.
Ее блузка была застегнута, слаксы натянуты. Откинувшись назад, Тоцци начал застегивать «молнию» на брюках. Сделать это одной рукой оказалось не так просто. Джина протянула руку и помогла ему застегнуть пуговицу на поясе. Он ожидал, что она снова выйдет из себя, но она казалась спокойной. По правде сказать, ей не из-за чего злиться. Конечно, если она чувствовала то же, что и он. А что касается его... Может, все дело было в наручниках, или подействовала мысль о том, что, вероятно, он занимается сексом в последний раз в жизни, или же сыграло роль волнение оттого, что в любую минуту мог вернуться Беллз, но эти минуты вместе с Джиной Дефреско были невероятными. Он и раньше испытывал блаженство от близости с женщинами, но на этот раз он побывал в раю.
Очень плохо, что он ей по-настоящему не нравится. Все могло бы быть еще лучше.
Засунув края рубашки в брюки, он протянул руку к ней и убрал пряди волос за ухо, чтобы лучше видеть ее лицо.
— Сделай мне одолжение, — сказала Джина. Ее голос был хриплым и тихим.
— Конечно.
— Не говори, что любишь меня.
— Почему?
— Не говори, и все.
— Почему?
— Потому, что я не хочу этого слышать.
— А если это действительно так?
— Тебе это только кажется. Поэтому лучше молчи.
Тоцци перебирал пальцами ее волосы.
— Знаешь, с тобой не соскучишься.
— Перестань. Ты сейчас разгорячен, потому и хочешь это сказать, но я не хочу этого слышать.
— Почему же?
— Потому что это ничего не значит. После постели мужчины всегда влюблены. Как собаки. Когда накормишь собаку, она такая хорошая. А все-остальное время писает на ковер. (Тоцци выпустил ее волосы.) Я ничего не имею против тебя лично, Майк. Ты такой, какой есть. Этого не исправишь.
Он стиснул зубы. Она разрушала то, что было самым невероятным сексуальным ощущением в его жизни. И делала это нарочно. Не может просто наслаждаться тем, что есть. Нет, ей надо все растоптать. Не может просто заткнуться и, по крайней мере, дать
Дерьмо. Он становится таким же чокнутым, как она.
Джина подняла голову и приподнялась на локте.
— Как ты думаешь, что случилось с Беллзом? — Теперь уже она говорила громко, и это разозлило Тоцци. Очевидно, сексуальная интермедия закончена.
Тоцци поднес запястье к свету.
— Когда он ушел? Около двух часов назад?
— Сколько времени нужно, чтобы купить клейкую ленту? — Ее слова прозвучали так, будто ей не терпелось перейти к этой части программы. Секс уже был, настало время насилия.
Может, Беллз и в самом деле превратился в летучую мышь, подумал Тоцци.
— Возможно, он ждет, когда взойдет луна.
— Беллз ничего никогда не ждет. Ты ведь слышал. — Голос ее звучал сердито и возмущенно, будто она говорила сама с собой. — Этот ублюдок делает только то, что он хочет и когда хочет. И только так.
Интересно, она в этом убедилась на собственном опыте? — подумал Тоцци. Ему до смерти хотелось знать, что же связывало ее с Беллзом, но он был уверен, что, если спросит ее об этом, не получит вразумительного ответа. По правде сказать, в этот момент он не был уверен, что так уж хочет это знать. Золотая цепочка со свадебным кольцом вокруг ее шеи тускло поблескивала в зеленоватом свете. У Тоцци было такое чувство, что правда об их отношениях может ему не понравиться. Он сжал кулак и в раздражении дернул за цепь.
— Может, перестанешь это делать? Ты мне руку из сустава выдернешь. Это ничего не изменит.
Тоцци уставился на цепь. Она блестела ярче, чем свадебная цепочка. Интересно, какой величины тут зазор? Двадцать дюймов? Тридцать? Трудно сказать. Его глаза скользнули к талии Джины.
— Давай-ка попробуем кое-что сделать. — Он начал протаскивать пальто через петлю, образованную цепью. — Посмотрим, сможешь ли ты пролезть через цепь.
— Что?
— Вот смотри. — Он целиком протащил пальто, так что оно оказалось с его стороны. — Попробуй пролезть в эту петлю. Тогда мы сможем выбраться отсюда.
— Не знаю, о чем ты говоришь.
Прекрасно знает. Просто хочет его позлить.
Тоцци заговорил с ней как с пятилетним ребенком:
— Видишь эту цепь, большую цепь вокруг батареи? Она образует петлю между трубой и цепочкой наручников. Попытайся протиснуться через эту петлю.
— Почему бы тебе самому не протиснуться через нее?
