притворялась, стараясь выглядеть лучше, чем я есть на самом деле, и с каждым я была иной. Даже перед Вивианой я притворялась, чтоб показаться более достойной сана жрицы… Кевин же видел во мне просто Моргейну, не больше и не меньше. Я вдруг поняла: даже если я предстану перед ним в облике Старухи Смерти и протяну костлявую руку, в его глазах я буду прежней Моргейной… Я всегда считала, что любовь не такова, что любовь – это то жгучее чувство, которое я испытывала к Ланселету или Акколону. К Кевину я относилась с отстраненным сочувствием, теплотой, дружелюбием – но не более того; я отдавала ему лишь то, чем мало дорожила, и все же… и все же лишь ему одному пришло в голову приехать сюда, лишь ему оказалось не все равно, буду ли я жить или умру от горя.
Но как он посмел побеспокоить меня, когда душа моя уже почти слилась с тем безграничным покоем, что лежит за гранью жизни?!
Я отвернулась от Кевина и проронила: – Нет.
Я не могу снова вернуться к жизни, не могу бороться и страдать, и существовать под грузом ненависти тех, кто некогда меня любил… Если я останусь в живых, если вернусь на Авалон, мне придется вновь вступить в смертельную схватку с любимым моим Артуром, вновь видеть Ланселета в плену у Гвенвифар. Нет, меня все это не касается. Я не вынесу больше этой боли, раздирающей мое сердце…
Нет. Я погрузилась в забвение, и вскоре – я это знала – мне предстояло уйти в него с головой… в забвение, в покой, так похожий на смерть, что подбиралась все ближе и ближе… Так неужто Кевин, этот предатель, вернет меня обратно?
– Нет, – повторила я и спрятала лицо в ладонях. – Оставь меня в покое, Кевин Арфист. Я пришла сюда, чтоб умереть. Оставь меня.
Он не шелохнулся и не произнес ни слова, и я тоже застыла, опустив покрывало на лицо. У меня не было сил уйти, но ведь, несомненно, он и сам вскоре встанет и удалится. А я… я буду сидеть, пока служанки не перенесут меня обратно в постель – и после этого никогда больше не встану с нее.
Но тут в тишине послышался негромкий звон струн. Это играл Кевин. А мгновение спустя он запел.
Я уже слыхала отрывки из этой баллады, ведь Кевин частенько пел ее при дворе Артура; в ней повествовалось о некоем барде, сэре Орфео, жившем в незапамятные времена: когда он пел, деревья пускались в пляс, и камни водили хороводы, и звери лесные приходили и смиренно ложились у его ног. Но сегодня Кевин не остановился на этом – он перешел к той части баллады, что повествовала о таинстве. Ее я слышала впервые. Кевин пел о том, как Орфео, посвященный, утратил свою возлюбленную и отправился ради нее в загробный мир. Он предстал перед Владыкой Смерти и взмолился, и тот дозволил Орфео спуститься в бессветный край и вывести оттуда его возлюбленную. И Орфео отыскал ее на Бессмертных полях…
А потом Кевин заговорил от имени души той женщины… и мне почудилось, что это говорю я.
– Не пытайся вернуть меня – я смирилась со смертью. Здесь нашла я отдохновение, нет ни боли здесь, ни борьбы, здесь смогу я забыть о любви и о горе.
Окружающий мир растаял. Я больше не чувствовала ни запаха дыма, ни ледяного дыхания ливня, я не ощущала собственного тела, больного и обессилевшего, застывшего в кресле. Мне казалось, будто я стою в саду, дышащем вечным покоем, среди цветов, лишенных аромата, и лишь далекий голос арфы упрямо пробивается сквозь безмолвие. Я не желала ее слушать, но арфа пела, взывая ко мне.
Она пела о ветре, что летит с Авалона и несет с собой то дуновение цветущих яблонь, то запах спелых яблок; ее голос дышал прохладой туманов над Озером; в нем слышался хруст веток – это олень мчался сквозь лес, дом маленького народца. Песня арфы вернула меня в то лето, когда я лежала у прогретого солнцем каменного круга, и Ланселет обнимал меня, и кровь впервые бурлила в моих жилах, как весенние соки в пробудившемся дереве. А потом оказалось, что я вновь держу на руках своего новорожденного сына, и его волосенки касаются моего лица, и от него пахнет молоком… или это маленький Артур сидит у меня на коленях, уцепившись за меня, и гладит меня по щеке… и снова Вивиана возлагает руки на мое чело… и я вскидываю руки, взывая к Богине, и чувствую, что превращаюсь в мост меж небом и землей… и трепещут на ветру ветви рощи, где мы с молодым оленем лежим во тьме затмения, и Акколон зовет меня по имени…
И вот уже не одна лишь арфа, но голоса мертвых и живых взывали ко мне: 'Вернись, вернись, вернись – тебя зовет сама жизнь, со всей ее радостью и болью…' И новая мелодия вплелась в песнь арфы.
«Это я зову тебя, Моргейна Авалонская… жрица Матери…»
Я вскинула голову, – но не увидела Кевина, искалеченного и печального; на его месте стоял Некто, высокий и прекрасный, с сияющим ликом, со сверкающей Арфой и Луком в руках. При виде бога у меня перехватило дыхание, а голос все пел: «Вернись к жизни, вернись ко мне… ты, давшая клятву… за мраком смерти тебя ждет жизнь…»
Я попыталась отвернуться.
– Я не подчиняюсь никаким богам – одной лишь Богине!
– Но ведь ты и есть Богиня, – послышался среди вечного безмолвия знакомый голос, – и я зову тебя…
