Туманы Авалона

требовал, чтобы я стала его Владычицей.

Не знаю, сколько лет я прожила на Авалоне прежде, чем все улеглось. Помню лишь, что я пребывала среди бескрайнего и безымянного покоя, равно чуждая и радости, и печали, не ведая ничего, кроме мелочей обыденной жизни. Ниниана не отходила от меня ни на шаг. Наконец-то я как следует познакомилась с Нимуэ – к этому времени она превратилась в высокую, молчаливую, светловолосую девушку, прекрасную, как Элейна в молодости. Нимуэ стала для меня дочерью; она приходила ко мне каждый день, и я учила ее всему тому, чему сама в юности научилась от Вивианы.

В последнее время кое-кто из последователей Христа начал замечать цветение Священного терна, и они мирно поклонялись своему богу, не стараясь изгнать красоту из мира, а любя мир таким, каким бог его создал. В те дни они во множестве приходили на Авалон, в надежде найти убежище от гонений и фанатизма. Стараниями Патриция в Британии появились новые веяния, и в том христианстве, что проповедовал он, не было места ни истинной красоте, ни таинствам природы. А от этих христиан, что пришли к нам, спасаясь от собственных единоверцев, я наконец узнала о Назареянине, сыне плотника, достигшем божественности и проповедовавшем терпимость. Так я поняла, что никогда не враждовала с Христом – но лишь с его тупыми, узколобыми священниками, приписывавшими собственную ограниченность ему.

Не знаю, сколько лет прошло – три, пять, а может, и все десять. До меня доходили слухи из внешнего мира – призрачные, словно тени, словно звон церковных колоколов, долетавший иногда до нашего берега. Так я узнала о смерти Уриенса, но о нем я не горевала; для меня он давно уже был мертв. Но все же я надеялась, что он исцелился от своих горестей. Он был добр ко мне – как умел. Мир праху его.

Приходили к нам и вести о деяниях Артура и его рыцарей, – но здесь, среди безмятежности Авалона, все это казалось неважным. Эти рассказы ничем не отличались от старинных легенд, так что было не понять, о ком они повествуют: об Артуре, Кэе и Ланселете или о Ллире и детях богини Дану. А истории о любви Ланселета и Гвенвифар – или молодого Друстана и Изотты, жены Марка, – на самом деле были всего лишь перепевом древней повести о Диармаде и Грайнне, что дошла к нам из незапамятных времен. Все это не имело значения. Мне казалось, что я все это уже слышала – давным- давно, еще в детстве.

Но однажды, прекрасным весенним днем, когда на Авалоне начали зацветать яблони, вечно безмолвствовавшая Врана закричала – и заставила меня вернуться к хлопотам того мира, который, как я надеялась, навсегда остался позади.

Глава 9

– Меч, меч таинств потерян… а теперь – и чаша, чаша, и все Священные реликвии!… Все потеряно, все утрачено, все отнято у нас!

Этот крик разбудил Моргейну. Однако, когда она на цыпочках подобралась к двери комнаты, где спала Врана, – как всегда, одна, как всегда, соблюдающая молчание, – оказалось, что девушки, приставленные к Вране, спят; они ничего не слышали.

– Все было тихо. Владычица, – заверили они Моргейну. – Может, тебе приснился скверный сон?

– Если это вправду и был сон, то он приснился не мне одной, – но и Вране тоже, – сказала Моргейна, глядя на безмятежные лица девушек. С каждым годом ей все сильнее казалось, что жрицы из Дома дев выглядят все моложе и все больше походят на детей… Ну разве можно доверять им священные тайны? Они же сущие девчонки! Девушки с едва оформившейся грудью… что они могут знать о жизни Богини – жизни мира?

И снова оглушительный вопль разнесся над Авалоном, грозя переполошить всех вокруг.

– Вот! Теперь вы слышите! – воскликнула Моргейна. Но девушки лишь испуганно уставились на нее.

– Неужто ты грезишь с открытыми глазами, Владычица? – спросила одна из них, и Моргейна поняла, что на самом деле этот крик горя и ужаса был беззвучен.

– Я войду к ней, – сказала Моргейна.

– Но тебе нельзя… – начала было какая-то девушка, и тут же попятилась, позабыв закрыть рот – словно лишь сейчас осознала, с кем она говорит. Моргейна прошла мимо девушки, согнувшейся в поклоне.

Врана сидела на кровати; ее длинные распущенные волосы спутались, а в глазах плескался ужас. На миг Моргейне подумалось, что старой жрице и вправду приснился кошмар, что Врана странствовала дорогами сновидений…

Но Врана покачала головой. Нет, она совсем не походила на человека, который никак не может отойти от сна. Врана глубоко вздохнула, и Моргейна поняла, что жрица пытается заговорить, преодолев годы молчания; но голос словно не желал подчиняться ей.

В конце концов, дрожа всем телом, Врана произнесла:

– Я видела… видела это… предательство, Моргейна, предательство проникло в самое сердце Авалона… Я не разглядела его лица, но я видела в его руке великий меч Эскалибур…

Моргейна успокаивающе вскинула руку и сказала:

– На рассвете мы посмотрим в зеркало. Не надо, не говори – не мучай себя, милая.

Врану все еще била дрожь. Моргейна крепко сжала руку Враны и увидела в колеблющемся свете факела, что собственная ее рука сделалась морщинистой и покрылась старческими пятнами, а пальцы Враны напоминают узловатые веревки. 'Мы с ней пришли сюда юными девушками из свиты Вивианы; и вот мы обе – старухи… – подумала Моргейна. – О, Богиня, сколько же лет прошло…'

– Но я должна говорить, – прошептала Врана. – Я слишком долго молчала… Я продолжала безмолвствовать даже тогда, когда боялась, что это произойдет… Слышишь гром и грохот ливня? Приближается буря, буря, что обрушится на Авалон и смоет его… и тьма опустится на землю…

– Ну что ты, что ты, милая! Успокойся, – прошептала Моргейна и обняла дрожащую жрицу. Может, Врана повредилась рассудком? Может, это было лишь наваждение, горячечный бред? Ведь никакого ливня нет! Над Авалоном светила полная луна, и яблоневые сады белели в ее свете. – Не бойся. Я останусь здесь, с тобой, а утром мы посмотрим в зеркало и узнаем, что же случилось на самом деле.

Врана улыбнулась, но улыбка ее была печальна. Она забрала у Моргейны факел и погасила его; и во внезапно воцарившейся тьме Моргейна увидела сквозь щели отдаленную вспышку молнии. Мгновение тишины – и донесшийся откуда-то издалека приглушенный раскат грома.

– Это был не сон, Моргейна. Буря надвигается – и мне страшно. У тебя больше мужества, чем у меня. Ты жила в миру, ты знаешь истинные горести – не сны и видения… Но, быть может, и мне придется