– Он осквернит их, – взволнованно воскликнула Ниниана, – и поставит на службу богу, что хочет вытеснить всех прочих богов!…
В наступившей тишине раздалось пение монахов. А затем солнечные лучи коснулись зеркала, и поверхность воды вспыхнула огнем – ослепительным, обжигающим, пронзающим глаза и разум, и в свете встающего солнца Моргейне показалось, будто весь мир освещен пламенем пылающего креста… Моргейна зажмурилась, пряча лицо в ладонях.
– Не надо, Моргейна, – прошептала Врана. – Богиня сама позаботится о том, что ей принадлежит…
И снова до Моргейны донеслось пение монахов: «Кирие элейсон, Христе элейсон…» Господи, помилуй, Христос, помилуй… Священные реликвии были похищены. Несомненно, Богиня допустила это, дабы показать, что Авалон более не нуждается в них, что им надлежит уйти в мир и служить людям…
Но видение пылающего креста по-прежнему стояло перед глазами Моргейны. Моргейна закрыла глаза ладонью и отвернулась от солнца.
– Это не в моей власти – освободить Мерлина от его обета. Он поклялся священной клятвой и вместо короля заключил Великий Брак с этой землей. Ныне он сделался клятвопреступником и заплатит за свое преступление жизнью. Но прежде, чем покарать предателя, следует исправить последствия предательства. Реликвии вернутся на Авалон, – даже если мне придется самой отправиться за ними. Сегодня же утром я еду в Камелот.
– Должна ли я ехать с тобой? Не мне ли надлежит отомстить за Богиню? – прошептала Нимуэ.
И, услышав эти слова, Моргейна внезапно осознала, что следует делать.
Ей самой предстоит заняться Священными реликвиями. Их оставили на ее попечение, и если бы она как следует укрыла реликвии, вместо того чтоб упиваться собственной скорбью и думать лишь о себе, похищение не состоялось бы. Но Нимуэ станет орудием кары для предателя.
Кевин никогда не видел Нимуэ. Он знает всех обитателей Авалона – кроме этой девушки, ведущей жизнь отшельницы. Мерлин оставит крепость своей души без защиты – и это и приведет его к гибели; так бывает с каждым, кого Богиня пожелает покарать.
– Ты отправишься в Камелот, Нимуэ, – медленно произнесла Моргейна, до боли стиснув кулаки… Подумать только – ведь она почти помирилась с этим предателем! Как она могла?! – Ты – кузина королевы Гвенвифар и дочь Ланселета. Ты попросишь королеву принять тебя в число ее придворных дам. И еще ты попросишь, чтоб она никому – даже Артуру – не рассказывала, что ты выросла на Авалоне. Если понадобится, притворись, будто ты стала христианкой. Там, при дворе ты познакомишься с Мерлином. У него есть одно слабое место. Мерлин убежден, что женщины избегают его из-за его хромоты и уродства. Но если какая-то женщина не станет выказывать по отношению к нему ни страха, ни отвращения, если даст понять, что видит в нем мужчину – для такой женщины он пойдет на все. Даже на смерть. Нимуэ, – сказала Моргейна, глядя прямо в глаза испуганной девушке, – ты соблазнишь его и заманишь в свою постель. Ты свяжешь его чарами – так, чтоб он принадлежал тебе безраздельно, душою и телом.
– А потом? – дрожа, спросила Нимуэ. – Что потом? Я должна буду убить его?
Моргейна хотела было ответить, но Ниниана опередила ее.
– Это слишком легкая смерть для предателя. Ты должна околдовать его, Нимуэ, и привезти обратно на Авалон. Он умрет в дубовой роще – так, как полагается умирать изменнику.
Моргейну пробрал озноб. Она поняла, какой конец уготован Кевину: с него заживо сдерут кожу и засунут в таком виде в расщепленный дуб, а щель законопатят, оставив лишь отверстие для воздуха, – чтоб изменник подольше помучился… Моргейна склонила голову, пытаясь унять дрожь. Поверхность воды больше не сверкала под солнечными лучами; небо затянуло легкими рассветными облачками.
– Здесь мы сделали все, что могли, – сказала Ниниана. – Пойдем, матушка…
Но Моргейна оттолкнула ее руку.
– Не все… Я тоже должна буду отправиться в Камелот. Мне нужно знать, как предатель задумал использовать Священные реликвии.
Моргейна вздохнула. Она так надеялась никогда больше не покидать Авалон! Но иного выхода нет. Она не может переложить эту тяжесть на чужие плечи.
Врана протянула руку. Старую жрицу била дрожь – такая сильная, что Моргейна испугалась, как бы Врана не упала.
– Я тоже должна идти, – прошептала Врана, и ее загубленный голос заскрипел, словно сухие ветви на ветру. – Это моя судьба… мне не лечь в землю зачарованного края рядом с остальными… Я еду с тобой, Моргейна.
– Нет, Врана, нет! – попыталась возразить Моргейна. – Тебе нельзя!
Врана ни разу в жизни не покидала Авалон – а ей ведь уже за пятьдесят! Она не перенесет этого путешествия! Но никакие ее возражения не смогли поколебать решимости Враны. Пожилая женщина дрожала от ужаса, но оставалась непреклонна: она видела свою судьбу; она должна сопровождать Моргейну – чего бы это ей ни стоило.
– Но я не собираюсь путешествовать, как Ниниана – в паланкине, со свитой, как подобает великой жрице, – попробовала переубедить подругу Моргейна. – Я переоденусь старой крестьянкой, как в свое время частенько делала Вивиана.
Но Врана лишь покачала головой и упрямо сказала:
– Где пройдешь ты, Моргейна, там пройду и я.
В конце концов, хоть страх – не за себя, за Врану! – и продолжал терзать ее, Моргейна сказала:
– Что ж, пускай.
И они принялись собираться в путь. Выехали они в тот же день. Нимуэ ехала открыто, со свитой, как подобает родственнице Верховной королевы, а Врана и Моргейна, натянув на себя отрепья побирушек, выбрались с Авалона окольным путем и пешком отправились в Камелот.
Врана и вправду оказалась куда сильнее, чем думала Моргейна, – и становилась сильнее с каждым днем. Они шли медленно, выпрашивая подаяние в крестьянских дворах, воруя куски хлеба, брошенные собакам, ночуя где придется; однажды им пришлось заночевать на заброшенной вилле, а в другой раз – в стогу сена. В ту самую ночь Врана заговорила – впервые с начала их странствия.
– Моргейна, – сказала Врана, когда они закутались в плащи и улеглись, прижавшись друг к другу, – завтра в Камелоте празднуют Пасху. Нам нужно попасть туда к рассвету.
Моргейна не стала спрашивать, зачем это нужно. Она знала, что Врана не сумеет ответить на ее вопрос, разве что скажет: «Так я видела. Такова наша судьба». Потому она сказала лишь:
– Значит, мы можем полежать здесь до тех пор, пока не начнет светать. Отсюда до Камелота не больше часа пути. Если б ты сказала мне об этом раньше, мы могли бы продолжить путь и заночевать уже под его стенами.
– Я не могла, – прошептала Врана. – Я боялась. Моргейна не видела в темноте лица подруги, но поняла, что та плачет.
– Мне страшно, Моргейна, очень страшно…
– Говорила же я тебе – оставайся на Авалоне! – резко оборвала ее Моргейна.
– Но я должна послужить Богине, – все так же шепотом ответила Врана. – Я столько лет прожила на Авалоне, в покое и безопасности, и вот теперь Матерь Керидвен требует, чтоб я сполна расплатилась за свою безмятежную жизнь… но я боюсь, я так боюсь… Обними меня, Моргейна – мне так страшно…
Моргейна привлекла подругу к себе, поцеловала и принялась баюкать, словно ребенка. А потом они словно вместе шагнули за порог вечного безмолвия, и Моргейна, обняв Врану, принялась ласкать ее; они прижались друг к другу в неком подобии неистовой страсти. Никто из них не проронил ни слова, но Моргейна чувствовала, что окружающий мир пульсирует в странном священном ритме, и вокруг царила непроглядная тьма; две женщины утверждали жизнь в тени смерти. Так при свете весенней луны и костров Белтайна юные женщина и мужчина утверждают жизнь весенним бегом и соединением тел, таящим в себе семена гибели: смерти на поле брани – для него и смерти при родах – для нее. Так под сенью бога, пожертвовавшего собой, во тьме новолуния жрицы Авалона взывали к жизни Богини – и в тишине она отвечала им… В конце концов они утихли, не разжимая объятий, и Врана наконец-то перестала всхлипывать. Она лежала, словно мертвая, и Моргейна, чувствуя, что сердце ее готово вот-вот
