– А когда он вернется домой?
– Не знаю, Моргейна. А тебе хочется, чтобы он приехал? Девочка мгновение поразмыслила.
– Нет, – объявила она, – потому что, когда он здесь жил, – я чуть-чуть помню, – мне приходилось спать в комнате тети, а там было темно, и поначалу я пугалась. Конечно, я тогда была совсем маленькая, – чинно добавила она, и Игрейна с трудом сдержала улыбку. – А еще я не хочу, чтобы он приезжал, потому что ты из-за него плачешь.
Да уж, права была Вивиана, говоря, что младенцы понимают суть происходящего вокруг куда лучше, нежели кажется взрослым.
– Мама, а почему ты никак не родишь еще одного ребеночка? У других женщин ребеночек появляется сразу, как только старшего отнимут от груди, а мне уже четыре. Я слышала, как Изотта говорила, что тебе надо бы подарить мне братика. Думаю, мне бы и впрямь хотелось братика, чтобы было с кем играть, или хотя бы сестричку.
Игрейна уже собиралась было сказать: «Потому что твой папа Горлойс…» – но вовремя прикусила язык. Несмотря на то что Моргейна рассуждает вполне по-взрослому, ей же еще и четырех нет, разве можно ли делиться с ней такими подробностями?
– Потому что Богиня-Мать не сочла нужным послать мне сына, дитя.
На террасу вышел отец Колумба.
– Не след тебе морочить ребенку голову разговорами о Богинях и языческих суевериях, – сурово упрекнул он. – Горлойс желает, чтобы из его дочери воспитали добрую христианку. Моргейна, твоя мать не родила сына, потому что твой отец разгневался на нее, и Господь не дал ей дитя, наказывая за греховное своеволие.
В который раз Игрейне захотелось швырнуть челнок в эту черную ворону, вестника несчастья. Чего доброго, Горлойс исповедовался этому человеку; чего доброго, священник знает, что произошло между мужем и женой? За прошедшие месяцы молодая женщина часто гадала, так ли это, но предлога спросить не было; кроме того, она знала, что отец Колумба все равно ей не ответит. И тут, неожиданно для обоих, Моргейна вскочила на ноги и состроила священнику рожицу.
– Уходи прочь, старик, – звонко произнесла она. – Ты мне не нравишься. Из-за тебя моя мама плачет. Моя мама знает больше, чем ты, и если она говорит, что это Богиня не посылает ей ребеночка, я поверю ей, а не тебе, потому что моя мама никогда не лжет!
– Вот видишь, к чему приводит твое своенравие, госпожа! – негодующе воззвал к Игрейне отец Колумба. – Девчонку должно высечь. Отдай ее мне, и я накажу ее за непочтительность!
При этих словах гнев и мятежный дух Игрейны вырвались наружу.
– Если ты тронешь мою дочь хоть пальцем, священник, – пригрозила она, – я убью тебя на этом самом месте. Мой муж привез тебя сюда, и выгнать тебя я не могу, но попадись еще хоть раз мне на глаза – и дождешься от меня плевка! А теперь пошел вон!
Но отец Колумба не тронулся с места.
– Мой лорд Горлойс доверил мне духовное здравие всех своих домочадцев, госпожа, а гордыне я не подвержен, так что я прощаю тебе твои слова.
– До прощения твоего мне дела не больше, чем если бы речь шла о козле! Убирайся с глаз моих, или я позову прислужниц и прикажу выставить тебя за дверь. И если не хочешь, чтобы тебя выволокли силой, старик, уходи сам и не смей больше являться ко мне незваным – а позову я тебя не раньше, чем солнце встанет над западным побережьем Ирландии! Прочь!
Глаза ее сверкали. Священник глянул на воздетую в гневном жесте руку – и поспешно выбежал за дверь.
Игрейна же, осмелившись на открытый мятеж, оцепенела, испугавшись собственной безрассудной дерзости. Ну что ж, по крайней мере она избавилась от священника – а заодно избавила от него и Моргейну. Она ни за что не допустит, чтобы дочь ее приучили стыдиться собственной женской природы!
Поздно вечером с ярмарки вернулась Моргауза, все покупки она выбрала с рассудительным рачением – Игрейна знала, что и сама не справилась бы лучше. На свои собственные деньги девушка купила Моргейне кус сахара – а в придачу привезла с рынка целый ворох россказней. Сестры засиделись в покоях Игрейны за разговорами далеко за полночь, к тому времени Моргейна давным-давно заснула – вся перемазанная, с леденцом во рту, цепко сжимая гостинец в ручонке. Игрейна забрала у девочки сахар, завернула и отложила в сторону и, вернувшись, вновь принялась расспрашивать Моргаузу о новостях.
«Что за стыд: я должна выслушивать ярмарочные сплетни, чтобы узнать о делах собственного мужа!»
– В Летней стране идет великий сбор, – рассказывала Моргауза. – Говорят, будто Мерлин помирил Лота с Утером. А еще говорят, что Бан, король Малой Британии, заключил с ними союз и шлет им коней из Испании… – Моргауза слегка запнулась на незнакомом названии. – А где это, Игрейна? Не в Риме ли?
– Нет, это далеко на юге и все же на много, много миль ближе, чем от нас до Рима, – пояснила Игрейна.
– А еще была битва с саксами, и Утер сражался там под драконьим знаменем, – сообщила Моргауза. – А еще я своими ушами слышала, как бард пел балладу о том, как герцог Корнуольский заточил свою жену в Тинтагеле… – В темноте глаза девушки расширились, губы чуть приоткрылись. – Игрейна, скажи мне правду: Утер и впрямь был твоим любовником?
– Не был, – отозвалась молодая женщина, – но Горлойс вбил себе в голову, что был, вот поэтому он с Утером и рассорился. А когда я сказала мужу правду, он мне не поверил. – Горло у нее сдавило, к глазам подступили слезы. – Теперь я жалею, что ничего не было.
– Говорят, Лот красивее Утера, – продолжала между тем Моргауза, – и он вроде бы подыскивает себе жену; люди перешептываются, что он якобы оспорил бы право Утера на титул Верховного короля, кабы знал доподлинно, что это сойдет ему с рук. А Лот и впрямь красивее, да? А Утер так богоподобен, как рассказывают, Игрейна?
– Не знаю, Моргауза, – покачала головой молодая женщина.
– Но ведь люди говорят, он был твоим любовником…
– Мне дела нет до того, что болтают люди, – оборвала сестру Игрейна, – но что до внешности, сдается мне, по общепринятым меркам, оба довольно хороши собой: Лот – темноволос, а Утер – светловолос, точно северянин. Но я сочла Утера лучшим из двух отнюдь не из-за пригожего лица.
– Тогда из-за чего же? – не отступалась Моргауза, сгорая от любопытства. Игрейна вздохнула: нет, сестре вовеки этого не понять. Но жажда поделиться хоть малой толикой того, что она чувствовала и никому не могла высказать, заставила ее признаться:
– Ну… я сама толком не знаю. Просто… ощущение такое, словно я знакома с ним от сотворения мира, словно он никогда не будет мне чужим, что бы ни сделал, что бы промеж нас ни произошло.
– Но он же тебя даже не целовал…
– Это неважно, – устало отозвалась Игрейна и, наконец, разрыдавшись, облекла в слова то, что знала уже давно, только не желала признавать: – Даже если в этой жизни я никогда больше не увижу его лица, я с ним связана – и связь эта не порвется вплоть до самой моей смерти. И не верю я, что Богиня стала бы устраивать такой переворот в моей жизни, если мне не суждено вновь с ним увидеться.
В полумраке Игрейна видела: сестра смотрит на нее благоговейно и даже с долей зависти, словно в глазах девушки Игрейна внезапно преобразилась в героиню какой-нибудь древней романтической легенды. Ей хотелось крикнуть: нет же, все совсем иначе, ничего романтического тут нет, просто-напросто так случилось; но Игрейна видела, что ничего сестре объяснить не сможет: Моргауза не привыкла отличать романтический вымысел от такой вот изначальной реальности, что несокрушимым камнем лежит в основании воображения или фантазии. «Ну что ж, пусть считает это все романтикой, если ей так приятнее», – подумала Игрейна и с запозданием поняла: такого рода реальность Моргауза никогда не осознает, ведь девушка живет совсем в ином мире.
А теперь она, Игрейна, сделала первый шаг, настроив против себя священника, человека Горлойса, а затем и второй, признавшись Моргаузе, что любит Утера. Вивиана что-то такое говорила о расходящихся мирах, ныне Игрейне казалось, будто она живет в некоем мире, обособленном от привычного и повседневного, где у Горлойса, возможно, есть право видеть в ней послушное орудие, служанку, рабыню
