уже все равно. Но к отчаянной борьбе Горлойсовой гордости она готова не была. В конце концов он снова избил жену, ругаясь на чем свет стоит:
– Ты наложила заклятие на мою мужскую силу, проклятая ведьма!
Утомившись, Горлойс уснул. Игрейна лежала рядом, не смыкая глаз, и тихонько плакала: синяки на лице пульсировали болью. Итак, вот ей награда за кротость – такая же самая, как за недобрые слова! Вот теперь она имеет все основания ненавидеть мужа, в какой-то мере она даже испытала облегчение: питая отвращение к Горлойсу, она не терзалась более угрызениями совести. Внезапно она исступленно взмолилась про себя: пусть Утер его убьет!
На следующее утро с первым светом Горлойс ускакал прочь, взяв с собою всех своих людей, за исключением разве что жалкой полудюжины воинов, оставленных защищать замок. Из разговоров, услышанных в зале, Игрейна поняла, что муж ее намерен устроить засаду воинству Утера там, где армия спустится с холмов в долину. И все это – ради его так называемой чести, Горлойс готов лишить Британию ее короля и оставить землю нагой, точно женщину, на растерзание саксонским насильникам: а все потому, что он как мужчина не в силах удовлетворить жену и опасается, что Утер с этим делом справится лучше.
Горлойс уехал, и вновь потянулись дождливые, безмолвные дни. Ударили первые морозы, снег запорошил болота, туманная дымка затянула окрестности: разглядеть хоть что-нибудь удавалось лишь в самые ясные дни. Игрейна с нетерпением ждала новостей: она чувствовала себя, точно барсук, замурованный в норе.
Зимнее солнцестояние. Утер говорил, он придет к ней на зимнее солнцестояние… и теперь молодая женщина размышляла про себя, не приснилось ли ей все это. Осенние дни тянулись бесконечно, темные, холодные; Игрейна начинала мало-помалу сомневаться в видении и, однако же, знала, что любая попытка повторить этот опыт, чтобы увериться доподлинно, ничем ей не поможет. В детстве ее учили, что не следует попадать в зависимость к магическому искусству. Колдовство позволяет отыскать в темноте искорку света, так она и поступила, однако нельзя допускать, чтобы магия стала чем-то вроде детских поводков – иначе человек совсем ходить разучится и шагу ступить не сможет без указания свыше.
«Я никогда не умела рассчитывать на свои силы», – горько думала Игрейна. В детстве она во всем полагалась на Вивиану, не успела она повзрослеть, как ее уже выдали за Горлойса, и молодая женщина решила, что во всем следует поступать по указке мужа, а в его отсутствие то и дело обращаться за советом к отцу Колумбе.
И теперь, зная, что ей в кои-то веки дана возможность научиться думать самостоятельно, Игрейна ушла в себя. Она наставляла дочь в искусстве прядения, начала учить Моргаузу ткать разноцветное полотно, пополняла запасы кладовых, ибо все шло к тому, что зима выдастся более холодная и долгая, чем обычно, и жадно прислушивалась к обрывкам новостей, что приносили с ярмарки пастухи или странники, однако с наступлением зимы в Тинтагель почитай что никто и не заглядывал.
Уже минул Самайн, когда в замок забрела бродячая торговка – закутанная в лохмотья и изодранные накидки, усталая, со стертыми ногами. Ступни ее были обмотаны грязными тряпками, да и сама она казалась не чище, если на то пошло, но Игрейна впустила ее, усадила у огня, зачерпнула половником жирной тушеной козлятины, присовокупив кус черствого хлеба, – в других домах ничего, кроме него, странница не получила бы. Заметив, что женщина хромает, поранившись о камень, Игрейна велела поварихе согреть воды и нашла чистую тряпицу перевязать рану. В коробе торговки молодая женщина выбрала и купила две грубо сработанные иголки, в запасах Игрейны были и получше, но и эти пригодятся – обучать Моргейну первым стежкам. И наконец, чувствуя, что заслужила награду, Игрейна полюбопытствовала, нет ли вестей с севера.
– Солдаты, леди, – вздохнула старуха, – северные дороги кишмя кишат солдатами, и саксами тоже, и битва была… Утер с драконьим знаменем, саксы от него к северу, и, поговаривают, герцог Корнуольский на юге тоже против него ополчился. Повсюду воюют, даже на Священном острове…
– Ты пришла со Священного острова? – резко осведомилась Игрейна.
– Да, леди, там, среди озер, меня застигла ночь, и я заплутала в туманах… Священники дали мне черствого хлеба и велели прийти к обедне и исповедаться, да только что за грехи у старухи вроде меня? Все, чего уж я там нагрешила, – все давно прошло и быльем поросло, все прощено и позабыто, я уж и не жалею ни о чем, – проговорила она с тоненьким, дребезжащим смехом. Игрейна решила про себя, что гостья не вполне тверда рассудком, а ту немногую толику разума, что отпустила ей судьба, давно отняли тяготы, одиночество и вечная нужда. – Вот уж воистину мало в чем дано согрешить старым и бедным, разве что усомниться в благости Господа, а ежели Господь не в силах понять, отчего мы усомнились, так, стало быть, Он вовсе не так уж мудр, как думают его священники… хе-хе-хе… Да только от обедни меня с души воротит, а в церкви их холоднее, чем снаружи, так что пошла я в туман и марево, куда глаза глядят, и вижу – ладья; и сама не знаю уж, как добралась я до Священного острова, а там служительницы Владычицы дали мне поесть, и усадили у огня, вот как ты… хе-хе-хе…
– Ты видела Владычицу? – воскликнула Игрейна, наклоняясь вперед и жадно вглядываясь в лицо гостьи. – О, расскажи мне о ней, она мне сестра…
– Да, да, вот и она так же мне говорила: дескать, сестра ее – супруга герцога Корнуольского, если, конечно, герцог еще жив… доподлинно она не ведала… хе-хе-хе… Ох, ну да, она же просила передать тебе послание, вот поэтому я и пришла сюда через болота и скалы, сбив бедные мои ноги о камни, хе-хе-хе… и что же это она сказала мне, горемычной? Не помню; видать, все слова порастеряла в туманах вокруг Священного острова; а знаешь, священники уверяли меня, будто никакого Священного острова нет и не будет никогда, дескать, Господь затопил его в море, а если я вбила себе в голову, будто нашла там добрый прием, так это все колдовство и козни нечистого… – Старуха, согнувшись, зашлась смехом, Игрейна терпеливо ждала.
– Расскажи мне про Владычицу Авалона, – попросила наконец молодая женщина. – Ты ее видела?
– Ох, да, видела, на тебя она ничуть не похожа, скорей на женщину из народа фэйри смахивает: маленькая, темненькая… – Глаза старухи вспыхнули и прояснились. – Надо ж, а послание-то вспомнилось! Вот как она сказала: передай моей сестре Игрейне, чтобы помнила сны и не теряла надежды; а на это я расхохоталась, хе-хе-хе, дескать, что толку в снах, это вам, знатным дамам, живущим в роскошных дворцах, они хороши, а для тех из нас, кто бродит по дорогам в тумане, сны и вовсе ни к чему… Ах, да, вот еще что: ранней осенью, в пору сбора урожая, она родила здоровенького сынишку сверх надежд и чаяний; и велела передать тебе, что назвала мальчонку Галахадом.
Игрейна облегченно перевела дух. Итак, Вивиана вопреки всему и впрямь родила ребенка – и осталась жива! А разносчица тем временем продолжала:
– А еще она сказала, хе-хе-хе, что мальчонка – королевский сынок, и, дескать, так тому и должно быть, чтобы сын одного короля служил сыну другого… Ты хоть что-нибудь в этом понимаешь, госпожа моя? Сдается мне, все это только сны да лунные тени, хе-хе-хе… – И старуха вновь зашлась дребезжащим смехом и, опустившись на корточки, протянула исхудавшие руки к огню.
Но Игрейна отлично поняла смысл послания. «Сын одного короля будет служить сыну другого». Итак, Вивиана и в самом деле родила сына от Бана, короля Малой Британии, после обряда Великого Брака. А если ее с Мерлином пророчество исполнится и Игрейна родит сына Утеру, королю всей Британии, один станет служить другому. Молодая женщина едва не расхохоталась истерическим смехом, под стать безумной старухе-разносчице: «Невеста еще на брачное ложе не взошла, а мы уже судим да рядим, где сыновей воспитывать!»
Все чувства ее обострились до такого предела, что на краткое мгновение Игрейна увидела двоих детей, рожденного и нерожденного, точно наяву: они льнули к ней, точно тени; не несет ли темноволосый мальчуган, сын Вивианы Галахад, гибель не рожденному еще сыну Утера? Игрейна отчетливо различала их в мерцающих отблесках пламени: смуглый, хрупкий мальчик с глазами Вивианы, златокудрый подросток – точь-в-точь северянин… а затем в огне перед нею ослепительно засияли Священные реликвии друидов, что ныне, с тех пор как римляне вырубили священные рощи, хранятся на Авалоне: блюдо и чаша, меч и копье искрились и мерцали отражением четырех стихий: блюдо земли, чаша воды, меч огня и копье или жезл воздуха… вот пламя дрогнуло, заплясало, и Игрейна сонно подумала: «А ведь каждому достанется своя доля реликвий. Как это удачно».
