Туманы Авалона

За ним шел слуга и нес Мою Леди. 'Он теперь христианин, – подумала Нимуэ, – он позабыл о законе, запрещающем кому-либо прикасаться к его арфе. Что ж, так проще, чем держать при себе человека, прошедшего посвящение, дабы тот носил арфу за Мерлином, начинающим слабеть'.

Кевину теперь приходилось опираться при ходьбе на две палки, чтоб сдвинуть с места свое искалеченное тело. Но это не помешало ему с улыбкой обратиться к женщинам:

– Придется тебе поверить, моя королева, и тебе, леди Нимуэ: душою я готов склониться перед вами в наилюбезнейшем поклоне – но тело мне, увы, более не подчиняется.

– Пожалуйста, кузина, – прошептала Нимуэ, – вели ему сесть. Он не может долго стоять.

Гвенвифар взмахом руки пригласила Мерлина присесть. Сейчас она почти радовалась своей близорукости – ведь иначе она бы отчетливо видела изуродованное тело Кевина. На мгновение Нимуэ охватил страх. А вдруг спутник Кевина – с Авалона? Вдруг он узнает ее или даже поздоровается? Но нет, это был всего лишь слуга в дворцовом одеянии. Какое прозрение помогло Моргейне или Вране заглянуть так далеко наперед и с детства повелеть ей жить в уединении, чтоб к тому времени, как она, Нимуэ, достигнет зрелости, она оказалась единственной полностью обученной жрицей Авалона, которую Мерлин не знал в лицо? Нимуэ понимала, что она – всего лишь орудие великих свершений и ей надлежит сделать так, чтобы возмездие Богини настигло этого человека – а у нее нет иного оружия, кроме собственной красоты и сбереженной девственности.

Нимуэ подложила под локоть Мерлину подушечку со своего кресла. Казалось, будто его кости вот- вот прорвут кожу. Девушка лишь мимолетно задела руку Кевина, но распухший сустав был таким горячим, что это прикосновение едва не обожгло Нимуэ. На миг в ней вспыхнули жалость и внутренний протест.

«Но ведь возмездие Богини уже свершилось – это же очевидно! Этот человек достаточно наказан! Их Христос мучился на кресте всего день, а Кевин всю жизнь прикован к искалеченному телу!»

Но ведь многие предпочли пойти на костер, лишь бы не предать священные таинства. Нимуэ изгнала из своего сердца жалость и очаровательно попросила:

– Лорд Мерлин, не сыграешь ли ты на арфе? Пожалуйста, – для меня…

– Для тебя, моя леди, я готов сыграть все, что угодно, – ответил Кевин своим сильным, звучным голосом. – Я лишь жалею, что мне далеко до того древнего барда, под чью музыку плясали даже деревья!

– О, нет! – рассмеялась Нимуэ. – Вдруг деревья заявились бы прямо сюда – что бы тогда мы стали с ними делать? Они бы натащили столько грязи на корнях, что все наши служанки не смогли бы потом вымести и отмыть зал! Пусть лучше деревья остаются на своих местах – а ты спой нам! Пожалуйста!

Мерлин взял арфу и заиграл. Нимуэ уселась у его ног; взгляд ее огромных глаз был неотрывно прикован к лицу Кевина. Мерлин же смотрел на девушку, словно большущий пес на хозяина – с раболепной преданностью, не замечая больше никого вокруг. Гвенвифар воспринимала подобное отношение как нечто само собой разумеющееся. Королева столь часто была объектом преданного поклонения, что даже не задумывалась о нем – со стороны мужчин это была всего лишь дань ее красоте. Может, следует предупредить Нимуэ, чтоб та была осторожнее? Она ведь так юна, и обожание может вскружить ей голову… И все равно Гвенвифар не понимала, как Нимуэ может сидеть совсем рядом с этим уродом и так внимательно смотреть на него.

В поведении Нимуэ крылось нечто такое, чего Гвенвифар никак не могла понять. Что таилось за сосредоточенностью девушки? Это не было радостью, которую вызывает в музыканте мастерская игра собрата по искусству. Не было это и бесхитростным восхищением, которое мог бы вызвать у наивной девушки зрелый, много повидавший мужчина. Но и внезапной, неодолимой страстью это тоже не было. Такую страсть Гвенвифар могла бы понять и в какой-то мере даже посочувствовать ей; она ведь знала, что это такое – всепоглощающая любовь, сметающая все преграды. Некогда подобная любовь поразила, подобно удару молнии, и саму Гвенвифар, и разрушила все надежды на то, что она сможет обрести счастье в браке с Артуром. Эта любовь стала истинным бедствием, но ни Гвенвифар, ни Ланселет ничего не могли с нею поделать. Королева просто смирилась с нею и смогла бы понять Нимуэ, случись с ней что-нибудь подобное – хоть Мерлин Кевин и казался ей совершенно неподобающим объектом для такой страсти. Но это не было страстью… Гвенвифар не понимала, откуда у нее эта уверенность, но, тем не менее, была совершенно в том уверена.

«Тогда что же это – простое вожделение?» Со стороны Кевина – не исключено. Хоть Мерлин и относится ко всем на свете с опаской, красота Нимуэ способна воспламенить любого мужчину. Но Гвенвифар не верилось, чтоб Нимуэ могла заинтересоваться подобным человеком – ведь даже с прекраснейшими из молодых рыцарей девушка держалась холодно и отстраненно.

Нимуэ, сидевшая у ног Мерлина, почувствовала, что Гвенвифар наблюдает за нею. Но она так и не отвела взгляда от Кевина. 'В некотором смысле слова, – подумала девушка, – я его зачаровываю'. Ей нужно было безраздельно подчинить Мерлина своей воле, превратить его в жертву, в раба. И снова ей пришлось подавить невольную вспышку жалости. Этот человек не просто раскрыл чужакам тайные знания. Он передал священные предметы христианам на поругание. Но ведь христиане собирались не осквернить эти предметы, а освятить их – подумалось вдруг Нимуэ, но девушка безжалостно задавила эту мысль. Христиане ничего не понимают в сути таинств. И как бы там ни было, но Мерлин нарушил свой обет.

«И сама Богиня явилась, чтоб не допустить этого святотатства…» Нимуэ достаточно знала о таинствах, чтоб понять, чему она стала свидетельницей. Даже теперь, стоило ей лишь вспомнить о чуде, свершившемся в тот праздничный день, девушку охватывал трепет. Нимуэ не совсем понимала, что же именно тогда произошло, но твердо знала, что сподобилась величайшей благодати.

А Мерлин желал осквернить ее! Воистину – он заслужил собачью смерть!

Пение арфы смолкло.

– У меня есть арфа для тебя, леди, – сказал Кевин, – если, конечно, ты согласишься ее принять. Я сделал ее собственными руками еще в юности, когда впервые попал на Авалон. Позднее я делал и другие арфы, и они получались куда лучше, но и эта хороша. Я долго играл на ней. Если ты принимаешь ее – она твоя. Нимуэ попыталась было возразить, сказать, что это чересчур ценный подарок – но втайне она ликовала. Это же истинная драгоценность – вещь, сделанная им собственноручно и к тому же настолько дорогая его сердцу! С помощью этой арфы она свяжет Мерлина столь же надежно, как если бы ей в руки попала прядь его волос или капля крови! Даже на Авалоне немногие столь глубоко постигли законы магии, но Нимуэ знала, что предмет, столь тесно сопряженный с разумом, сердцем и страстями – а она не сомневалась, что музыка была величайшей страстью Кевина, – хранит в себе частичку души своего создателя, точно так же как волосы хранят частичку телесной сущности. «Он сам, своею собственною волей вложил душу в мои руки!» – удовлетворенно подумала Нимуэ. Мерлин послал за арфой; когда ее принесли, Нимуэ бережно приняла инструмент. Арфа была небольшой и грубовато сделанной, но в том месте, где ее прижимали к плечу, дерево было отполировано до блеска, и когда-то пальцы Кевина с любовью касались этих струн… Даже сейчас он помедлил мгновение, прежде чем передать арфу Нимуэ.

Нимуэ коснулась струн, проверяя, как они звучат. И вправду, у арфы был хороший звук. Кевину удалось найти столь удачную форму арфы, что звук, отражаясь от деки, лишь добавлял нежности пению струн. Если он сделал этот инструмент еще в юности и с такими-то изувеченными руками… И снова Нимуэ захлестнула волна жалости и боли… «Лучше бы он оставался со своей музыкой и не лез в государственные дела!»

– Ты так добр ко мне… – с дрожью в голосе произнесла Нимуэ, надеясь, что Мерлин примет эту дрожь за свидетельство страсти, а не торжества… «Теперь он будет моим душою и телом – и этого не придется долго ждать!»