свершилось и исправить ничего нельзя, надо подумать, как обернуть его во благо.
Гвенвифар нахмурилась.
– Я полагаю, лишь мужчина мог придумать подобную шутку!
– Сердце мое, но я вовсе не хотел напоминать тебе о давних невзгодах! – возразил Артур. – Я говорил о том зле, что причинили нам с Моргейной много лет назад.
Королева заметила, что на этот раз при имени сестры на лице Артура не появилось ледяного, застывшего выражения, ставшего обычным в последние годы.
– Неужто будет лучше, если из того греха, что совершили мы с Моргейной – если тебе угодно считать это грехом, – не произрастет ничего благого? Или я все же должен радоваться тому, что хоть грех и свершился и возврата к невинности нет, но Бог в искупление зла даровал мне доброго сына? Мы с Моргейной расстались отнюдь не по-дружески, и я теперь не знаю, где она и что с ней сталось, – и вряд ли я еще увижусь с нею до дня Страшного суда. Но ее сын сделался теперь опорой моего трона. Неужели я должен относиться к Гвидиону с недоверием лишь из-за того, что его произвела на свет Моргейна?
Гвенвифар хотела было сказать:
Время шло. Наступила и прошла мрачная, холодная зима, и уже начало чувствоваться дыхание весны. Однажды Гвенвифар, не выдержав, в сердцах воскликнула:
– Скорее бы все это закончилось и наши рыцари вернулись, с Граалем или без него!
– Милая, но ведь они поклялись, – мягко напомнил Артур. Но и вправду в тот же самый день к воротам Камелота подъехал всадник, и это оказался Гавейн.
– Ты ли это, кузен? – Артур обнял его и расцеловал. – Я и не надеялся увидеть тебя так скоро. Разве ты не поклялся год и день искать Грааль?
– Поклялся, – согласился Гавейн. – Но я не нарушил клятву, лорд, и священникам незачем смотреть на меня как на клятвопреступника. Я видел Грааль здесь, в этом самом замке, и с той же вероятностью могу снова узреть его именно здесь, как и где-нибудь на краю света. Где я только ни ездил, куда только меня ни заносило – но нигде я так и не услышал ни единого слова о Граале. И однажды меня осенило: я ведь с тем же успехом могу искать Грааль там, где однажды уже видел его – в Камелоте, рядом с моим королем, – даже если я просто буду каждое воскресенье во время обедни смотреть на алтарь и надеяться, что он вновь там появится.
Артур улыбнулся и заключил Гавейна в объятия, и Гвенвифар заметила, что на глаза его навернулись слезы.
– Добро пожаловать домой, кузен, – просто сказал он. – С возвращением тебя.
А несколько дней спустя вернулся Гарет.
– Мне было видение, и я думаю, что оно было послано Господом, – сказал Гарет, когда они уселись ужинать. – Я видел пред собою Грааль во всей его красе и сиянии, а потом из света, окутывавшего священную чашу, послышался голос. И этот голос произнес: «Гарет, соратник Артура, – в этой жизни ты больше не узришь Грааль. Как можешь ты гоняться за видением райского блаженства, когда твой король нуждается в тебе? Ты сможешь послужить Господу, когда попадешь на небеса, но сейчас твоя земная жизнь еще не окончена; возвращайся в Камелот и служи своему королю». И, очнувшись, я вспомнил, что даже Христос велел отдавать цезарю цезарево. Вот потому-то я и отправился домой. А по дороге я встретился с Ланселетом и умолял его последовать моему примеру.
– Так как же ты считаешь – ты и вправду отыскал Грааль? – поинтересовался Гвидион.
Гарет рассмеялся.
– Быть может, Грааль – всего лишь видение, и ничего больше. Но когда он мне привиделся, то велел вспомнить о долге перед моим лордом и королем.
– Так значит, вскоре мы увидим здесь и Ланселета?
– Искренне надеюсь, что сердце велит ему вернуться, – сказал Гавейн, – ибо мы воистину нуждаемся в нем. Но, так или иначе, Пасхи уже недолго ждать, а после нее все должны будут возвратиться домой.
Немного погодя Гарет попросил Гвидиона принести арфу и спеть.
– Ибо в странствиях, – сказал он, – я лишен был даже той грубой музыки, какую можно услышать при дворе саксов. А у тебя, Гвидион, раз уж ты оставался дома, наверняка была возможность совершенствовать свое искусство.
Гвенвифар не удивилась бы, уступи Гвидион эту честь Ниниане, но он послушно принес инструмент, и королева узнала его.
– Чья это арфа? Уж не Моргейны ли?
– Именно. Она оставила ее в Камелоте, уезжая. Если б Моргейна пожелала, она могла бы прислать кого-нибудь за своей арфой или сама забрать ее у меня. Ну, а до тех пор я с чистой совестью могу считать ее своей; думаю, Моргейна охотно отдала бы ее мне – раз уж она ничего больше не могла мне дать.
– Не считая самой жизни, – с мягкой укоризной произнес Артур, и Гвидион взглянул на него с такой горечью, что у Гвенвифар защемило сердце.
– А следует ли мне кого-то благодарить за это, мой лорд и король? – спросил Гвидион, яростно, но негромко, так, что его могли слышать лишь сидящие рядом. И прежде, чем Артур успел что-либо ответить, Гвидион ударил по струнам и запел. Но выбранная им песня потрясла Гвенвифар.
Он пел о Короле-Рыбаке, обитавшем в замке, что стоял посреди бескрайних пустошей. Король дряхлел, и силы его убывали, и вместе с ним увядала его земля и переставала родить. И суждено было этому длиться до той поры, пока не придет некий юноша и не нанесет милосердный удар, и кровь одряхлевшего короля не прольется на землю. И тогда с новым королем земля вновь помолодеет и расцветет.
– Так что ты хотел сказать? – сердито и встревоженно поинтересовался Артур. – Что земля, в которой правит король-старик, неизбежно обречена на увядание?
– Вовсе нет, мой лорд. Что б мы делали без твоей мудрости и житейского опыта? Но в древности в Племенах дело обстояло именно так – здесь властвовала Богиня, и король правил лишь до того момента, пока Богиня была довольна им. А когда Король-Олень старел, приходил молодой олень и свергал его… Но Камелот – христианский двор, и при нем не придерживаются языческих обычаев, мой король. Быть может, эта баллада о Короле-Рыбаке – всего лишь символ травы; ведь даже в вашем Писании сказано, что плоть человеческая подобна траве. И жизни ей – от весны до осени. А король пустошей – это символ мира, что умирает каждый год и возрождается по весне, как твердят все религии… Даже Христос иссох, подобно Королю-Рыбаку – принял смерть на кресте и на Пасху возродился, обновившись…
И, коснувшись струн, Гвидион негромко запел:
– Взгляни: дни человека – что лист на ветру и трава увядающая.
И тебя позабудут, словно цветок, упавший в траву. Словно вино, что пролилось на землю. И все же с приходом весны земля расцветет. И с нею вернется цветение жизни…
– Это из Писания, Гвидион? Строчки из какого-нибудь псалма? – спросила Гвенвифар.
Гвидион покачал головой.
– Это древний друидский гимн. А некоторые говорят, будто он древнее друидов, – что он, быть может, пришел к нам из страны, что ныне скрыта под волнами. Но подобные гимны можно встретить в каждой религии. Быть может, и вправду все религии суть одна…
– Ты – христианин, мой мальчик? – мягко спросил его Артур. Гвидион мгновение помолчал, затем отозвался:
– Меня воспитывали как друида, и я не отрекался от своих клятв. Я – не Кевин, мой король. Но не все мои обеты ведомы тебе.
И с этими словами он поднялся и вышел из зала. Артур смотрел ему вслед, даже не пытаясь сделать Гвидиону выговор за подобную неучтивость. Но Гавейн нахмурился.
