стенах дома были нарисованы картины, изображающие людей, одетых в простыни. Я попытался понять смысл в картинах, которые рассказывали какую-то историю, но не смог. Там же было еще несколько картин, нарисованных на деревянных досках. На них тоже были изображены древние люди. На двух или трех – женщина в платке, державшая на руках маленького ребенка.
Я злился, потому что не мог понять, зачем людям нужен такой дом.
Внутри было очень тихо, шум весеннего леса доносился сюда как комариный звон. Я услышал, как треснул сучок под ногой человека. Человек шел медленно. Это был не Сеня. Я сделал шаг к стене и замер. Шаги были слишком слабыми и вялыми, чтобы принадлежать моим преследователям, но все же в незнакомом месте нужно быть осторожным. Я вытащил до половины нож.
Темная согбенная фигура с палкой появилась в дверном проеме. Сразу было ясно, что это старый человек.
Я не стал окликать его. Пускай делает что хочет. А то еще испугается.
Старик прошел в центр зала и остановился, словно в нерешительности.
Лица его мне было не видно, потому что его черная ветхая одежда заканчивалась наверху капюшоном, в котором оно пряталось. Лишь серая борода висела, не касаясь впалой груди.
Глядя на картину, изображавшую женщину с ребенком, он принялся невнятно и быстро бормотать. Я различал отдельные слова, но не мог понять общего смысла его монолога. Старик говорил и говорил… и тут снаружи раздался детский крик:
– Тим, где ты? Дядя Ланселот…
Я невольно пошевелился, и старик резко обернулся ко мне.
Я видел, что он испугался – он был такой слабый и старый.
– Не бойтесь, – сказал я. – Я не желаю вам зла. Мы здесь вдвоем с мальчиком.
– Храни вас господь, – сказал старик. – Я уже никого не боюсь.
Солнечные лучи пробивались сквозь высокие окна, и когда старик обернулся ко мне, я увидел, что у него изможденное, мятое, желтое лицо, на котором ярко видны черные глаза. Рука, лежавшая на набалдашнике трости, раздулась в суставах и, как лицо, была покрыта морщинами.
– Здравствуйте, – сказал я. – Меня зовут Тим. Или рыцарь Ланселот. Мы с мальчиком Арсением бежали из питомника и прячемся здесь. Мы не знали, что вы здесь живете.
– А я не здесь – я в лесу живу, – сказал старик. – В церкви жить опасно – место высокое, открытое, сюда эти заваливаются.
– Кто такие – эти?
– Милиционеры, – сказал старик. – На рыбалку прилетают на своих вертолетах.
– Люди? – спросил я. – Не спонсоры?
– А жабам здесь чего делать? – сказал старик. – Жабы наших лесов не любят.
– А мы с Сеней здесь ночевали, – сказал я.
Видно, услышав наш разговор, в дом вошел Сеня и вовсе не испугался незнакомого старика. Он подбежал ко мне:
– Смотри! – Двумя руками он прижимал к груди чугунок, полный небольшими рыбками. Некоторые еще шевелились.
– Это еще откуда? – Только тут я заметил, что мальчишка совершенно мокрый.
– Там большая река! – торжествующе объявил Арсений. – Я в нее нырнул
– ты же знаешь, что я могу. Мне в воде даже лучше. Я их догнал, теперь у нас есть еда.
Он ждал похвалы. Он был горд собой.
– Молодец, – сказал я.
Мальчик поправил упавшую на лоб мокрую прядь волос. Старик со страхом смотрел на его перепончатую руку.
Он провел крест-накрест рукой перед своим лицом.
– Вы меня боитесь? – удивился малыш.
– Господь с тобой, – сказал старик. – Никого я не боюсь. Молитвой оберегу себя.
Но было ясно, что он боялся.
– Дай мне нож, – сказал Сеня.
– Зачем?
– Я почищу рыбу, сниму с нее чешую, выпотрошу. Мы же не дикие!
– Мы же не дикие, – улыбнулся я и отдал малышу нож.
Сеня помчался прочь из дома, который старик назвал церковью.
– А вы где живете? – спросил я.
– У меня землянка есть, в самой чаще. Меня не найдешь.
– Вас могут обидеть? – спросил я.
Старик даже не понял меня. Потом вдруг улыбнулся – а не улыбался он давно, и, по-моему, его морщинам стало больно.
– Меня и звери и птицы не опасаются, – сказал он. – Из рук моих едят. Я же здесь почти всю жизнь прожил.
– Как же так?
– Я в эти места пришел, чтобы приход принять, – сказал он, поведя рукой вокруг себя. – Батюшка помер, а люди здесь еще жили, и в лесу многие прятались. Потом кто умер, а кого вытравили, как крыс. И в деревне уже жить стало нельзя. Я в схимники ушел. Приду в храм, помолюсь и снова в лес.
– Храм, – повторил я, – помолюсь.
Старик наклонил голову.
– Молодой человек, а ты хоть знаешь, где стоишь?
– В храме, в церкви, – сказал я. – Вы же сказали.
– А что есть храм?
– Вот этот дом. Дом с картинами, – сказал я.
– А о Боге знаешь? – Старик стал строг. Я почувствовал свою вину.
– Не знаю, – ответил я.
– Темная, значит, душа, – сказал старик.
Я не стал спорить. Я сказал:
– Пойдемте в наш дом, там Сеня уже, наверно, почистил рыбу.
– Я мяса не ем, – сказал старик. – Уж лет пятьдесят как не ем.
– А что же вы едите?
– Что лес даст, что на грядке выращу, чем пчелы поделятся, – сказал старик.
Все же я уговорил старика пойти со мной. И я понял, что старик, хоть относится к нам не только с недоверием, но и с некоторой неприязнью, особенно к Сене из-за его пальцев, страшно стосковался по людям. И он пошел с нами.
Когда мы пришли, Сеня еще чистил рыбу – он не очень умел управляться с ножом. Я отобрал у него нож и сам принялся чистить и потрошить добычу. А осмелевший старик, которого звали Николаем, тем временем выпытал у нас, кто мы такие, отчего бежим и скрываемся.
Я очистил рыбу и еще раз спросил старика, не хочет ли он присоединиться к нам.
Сеня был горд собой – все же добытчик! Он взял одну рыбку и впился в нее зубами. Я же не посмел следовать его примеру, потому что раньше не ел сырой рыбы. К тому же стеснялся старика.
Дед Николай ахнул, глядя на Сеню.
– Что ж ты делаешь, чертяка! – закричал он.
– А что? Я голодный, – сказал Арсений.
– Сырую, да без соли! Что же, лень пожарить или сварить? Может, ты и не человек вовсе?
– Такой же, как мы с вами, – сказал я. – Только над ним делали операции.
– И очень хорошие! – с вызовом заявил мальчишка. – Если бы не я, кто бы рыбу поймал? А я еще и завтра поймаю.
– Рыбу есть сырую грех, – твердо заявил старик.
– У нас нет спичек, нет огня, – сказал я. – Мы не можем варить и жарить.
Старик надолго задумался. Малыш схрупал три рыбины и сказал:
