Центр я миновал быстро и без приключений. Универмаг был уже закрыт, хотя окна его светились – там считали выручку. В комнате отдыха, где спонсорши оставляют своих домашних любимцев пока занимаются покупками или сидят в кафе, было темно. Я думал, что во мне что-то шевельнется – грусть ли, просто память, но я остался совершенно равнодушен. Впрочем, никто не любит вспоминать о своем животном прошлом – я проверял это на многих моих товарищах. Мы забываем. Этого не было. Этого не могло быть…
А вот и мой дом!
Господи, до чего он уродлив! Бетонный куб с узкими окнами, вокруг запущенный газон и бассейн без воды со слоем ила на дне. В окнах свет. Я не стал приближаться к двери – там поле охраны. Стоит мне подойти – поднимется звон на весь город.
Перепрыгнув через невысокую живую изгородь, я прошел газоном к окну гостиной и заглянул в него.
Гостиная – насколько условно это название! – была, как и положено, пустой и серой комнатой. С одной стороны на стене – экран. На нем показывают официальные новости и официальную развлекательную программу. С другой стороны широкая металлическая скамья, на которой бок о бок сидят спонсоры – господин и госпожа Яйблочки. Одинаковые, чешуйчатые, зеленые, массивные, вдвое превышающие человека ростом и вдесятеро силой. Их морды лишены мышц и потому не способны к мимике. Так что они кажутся статуями, статуями близнецов в кататоническом состоянии.
И это были когда-то мои господа, перед которыми я трепетал? Это были образцы мудрости? Я хотел бы улыбнуться, но не мог – ведь жалок был я, ибо мои глаза были закрыты.
Вдруг госпожа Яйблочко зашевелилась – что-то на полу привлекло ее внимание. Зеленая туша совершила медленное движение, лапа опустилась к полу. Я поднялся на цыпочки и увидел, что у ее ног стоит колыбель, и в ней, задрав ножки, блаженствует малыш. Когтистая лапа Яйблочки нежно дотронулась до головы мальчика и погладила ее, губы малыша шевельнулись, госпожа протянула ему бутылочку.
Это был я? Я – много лет назад?
Сверху донеслось легкое стрекотание. После инцидента на башне милиция демонстрировала бдительность. Можно быть уверенным, что они не прекратят полетов до ночи. Правда, им трудно нас отыскать – особенно, когда мы выступаем в обличьи домашних любимцев – ни одного металлического предмета! Так что локаторы не вычленяют нас из природы.
Но все же я не хотел рисковать – я прыгнул к кустам и залег там.
Патруль улетел. Я сидел на траве, обхватив руками колени, смотрел на узкие бойницы моего дома… Парадокс, но эти жабы и есть моя бывшая семья
– они растили меня, кормили, купали и лечили, если я болел… И госпожа Яйблочко могла испытывать ко мне материнские чувства? Как мало мы их знаем! Зачем они взяли нового малыша? Их дом им кажется пустым без человеческого присутствия?
Надо возвращаться. А то ползун будет беспокоиться.
Я обернулся ко второму дому – за живой изгородью. Я мог сколько угодно уговаривать себя, что пришел поглядеть на стены родного дома, тогда как на самом деле меня тянуло к дому соседнему. Первый раз в моей жизни эмоциональный взрыв, вырвавший меня из мира домашних любимцев, исходил из этого бетонного куба, стоявшего за густыми зарослями бурьяна. Там тоже светились бойницы, за ними тоже ползла упорядоченная жизнь.
…Приоткрылась дверь, желтый прямоугольник света кинул на землю черную тень стройной фигуры Инны. Это было столь неожиданно, что я не успел взять себя в руки и отпрянул. Она услышала шум и, замерев на пороге, тихо спросила:
– Здесь кто-нибудь есть?
Я был недвижим, я даже не дышал. Я боялся, что она в страхе закроет дверь и спрячется в доме.
Она постояла с минуту, прислушиваясь, и, видно, решила, что шум произвела птица… Она покинула освещенный прямоугольник двери и ступила на траву. Теперь я мог ее разглядеть.
В полутьме ее тело казалось голубоватым, а волосы приобрели сиреневый оттенок. Когда она поглядела в мою сторону, то ее глаза показались мне черными окнами в звездное небо. Ее фигура несколько потеряла девичью гибкость и угловатость, грудь стала тяжелее, шире бедра, но эти перемены были лишь движением к женскому совершенству.
Она быстро, словно опасаясь, что ее хватятся дома, перебежала газон, перепрыгнула через изгородь и уже осторожнее, озираясь как воровка, подбежала к дому Яйблочков. Возле окна в гостиную она остановилась и, вцепившись длинными пальцами в край стены, приподнялась на цыпочки, чтобы лучше видеть, что происходит в гостиной.
И тут я все понял. Все было просто, хоть и необычно и недозволено.
Младенец, занявший мое место в семье Яйблочков – это сын ее и Вика. По правилам новорожденного отнимают у матери, как только она перестает его кормить. Если с точки зрения породы он удовлетворяет селекционеров, его отправляют в распределитель. А дальше – как распорядится судьба. Может быть, повезет, и его возьмут в домашние любимцы. А тут… вернее всего, когда он родился, опечаленная моим исчезновением, привыкшая к человеку в доме, госпожа Яйблочко решила взять ребеночка себе. Где-то кому-то сделали подарок, кого-то уговорили, и произошло страшное нарушение правил – мать и сын оказались в одном городке, и, главное, мать знала, где живет ее сын.
Вряд ли ее подпускали к сыну, наверное, это было одним из условий… Впрочем, это можно проверить.
– Инна, – тихо произнес я.
Она отпрыгнула от окна, словно ужаленная змеей. Прижалась спиной к глухой бетонной стене и смотрела с ужасом, как я приближаюсь к ней.
Я вытянул перед собой руку, раскрытой ладонью кверху.
– Не бойся, – сказал я. – Это я, Тим, ты меня помнишь? Я тут жил.
– Тииим, – напевно произнесла она. – Ты же мертвый.
– Я много раз мертвый, но все равно живой, – сказал я, улыбаясь.
– Это не ты! Не подходи!
– Я тут жил, мы с тобой раз сидели в этих кустах и разговаривали, а ты сказала, что знала свою мать, а я тебе не поверил, а потом меня должны были вести к ветеринару, а к тебе привели Вика…
– Тииим!
– Отойдем к кустам. У меня мало времени. Меня могут выследить.
Она послушно пошла за мной к темной массе кустов, но остановилась, не заходя под их сень. Боялась. Не совсем верила, что я – это я.
– А где же ты? – спросила она. – Кто теперь твои спонсоры? Ты бродяга?
В голосе звучало привычное для домашних любимцев презрение.
– Я хочу, чтобы никаких спонсоров больше не было.
– Как так не было?
– Чтобы они улетели. Или погибли.
– А мы? – Она даже отступила на шаг от меня.
– А мы будем жить.
– А кто нас будет кормить? Кто будет гулять с нами?
Я уже привык к таким искренним филиппикам. А чего вы хотите от людей, которые не знают ничего, кроме пищи, прогулки и хозяйской палки или ласки?
– От тебя плохо пахнет, – сказала она, – как будто ты не мылся.
– Я уже неделю не мылся, – признался я. Мне было приятно дразнить ее
– такую миленькую, сладенькую, душистую домашнюю любимицу. – А как твой жабеныш поживает?
– Кто?
– Твой хозяин, жабеныш, которого мадам Яйблочко изметелила.
– Тим, не стоит так говорить о спонсорах.
В ее голосе прозвучала бабушкина интонация.
