– Ладно, – сказал я, – я тобой еще займусь. Обязательно вернусь поговорить с тобой серьезно. Жалко оставлять тебя в животном состоянии.
– Я живу в счастливом состоянии! – поспешила она с ответом.
Она была напряжена и мечтала об одном – чтобы я поскорее ушел, растворился, чтобы меня можно было вычеркнуть из памяти.
– Это твой ребенок? – Я показал на окно дома Яйблочков.
– Молчи! – она закрыла мне рот ладонью. От резкого движения ее пышные бронзовые волосы рассыпались по плечам. Она была сказочно хороша! Ради таких женщин совершаются великие безумства и рушатся царства… Только она не подозревала о своем могуществе.
– А кто отец? – спросил я. Сквозь ее пальцы вопрос прозвучал невнятно. Мои губы натолкнулись на нежную ткань пальцев и поцеловали их. Она сразу убрала руку.
– Нельзя так говорить! Если кто-нибудь услышит, меня тут же увезут! Молчи, молчи, молчи!
– Наверное, Вик, – сказал я.
– Он целую неделю болел, когда ты так жестоко побил его.
– Потом он выздоровел. И его снова привели к тебе.
– Потом он выздоровел. И его привели…
– А где он сейчас?
– Я не знаю. Его спонсоры переехали на другую базу. Ты никому не скажешь, Тим? Я каждый вечер хожу смотреть мальчика. Ты его видел?
Я любовался ею, но она не чувствовала моего взгляда.
– А госпожа Яйблочко очень добрая, она его не бьет. Я сначала плакала, но мне сказали, что тогда меня увезут.
– Когда мы их вышибем к чертовой матери, – сказал я, – первым делом мы вернем тебе твоего малыша.
– Не надо! Не думай так, это опасно!
– Неужели и я таким был?
– Каким?
Я погладил ее по плечу, отвел в сторону тяжелые пряди волос.
– Не смей меня трогать!
– Я сейчас уйду, не бойся.
– Я буду кричать! Не смей меня хватать! Ты грязный. От тебя плохо пахнет!
Голос ее опасно повысился – она не контролировала свой страх передо мной, страх завитой болонки перед дворовым псом.
– Уйди, уйди, уйди!
Я с горечью начал отходить от нее, понимая, что она уже подняла тревогу. У спонсоров удивительный слух – нам бы такой!
Первым появился подросший жабеныш. В гневе или страхе спонсоры движутся со скоростью пантеры.
Он пронесся над газоном как черное ядро, выпущенное из гигантской пушки.
Я его хоть и не видел, но все же успел отшатнуться.
Не успев затормозить, жабеныш врезался в стену, и хоть та была из монолитного бетона, мне показалось, что дом пошатнулся.
Пока жабеныш разворачивался, я кинулся в кусты и замер там.
Отворилась дверь. Мой приемный отец, господин Яйблочко, который, впрочем, никогда меня не любил, потому что не любил ничего, не покрытого зеленой чешуей, обозначился на пороге. По тусклому блеску в его лапе я догадался, что папаша вышел на прогулку хорошо вооруженный. Ну и идиот сентиментальный, сказал я себе. Встретился, называется, со своей легкомысленной юностью.
Спонсоры замерли. Один, воткнувшись лбом в стену, второй на пороге. Они ждали, не вздохну ли я, не шевельнусь ли, чтобы кончить на этом мои дни.
Я не шевелился, не чихал и не дышал. К такой жизни я привык. И все бы обошлось, если бы не догадливый жабеныш, который громадой повернулся к Инночке и, медленно наступая на нее, потребовал:
– Где? Где он? Говори! Говори, не молчи, будешь наказана!
В романах верная возлюбленная стискивает белоснежные зубки и молчит под пытками.
– Он в кустах! Он там! – завопила Инна. – Он хотел на меня, он хотел меня… скорей, я его боюсь!
Ой, как она перепугалась! И в ненависти ко мне она была искренна, потому что хотела угодить хозяевам и спасти свои свидания с сыном.
Я увидел, что папаша Яйблочко переводит рычажок на стволе с прицельного на бой по площади – он намеревался выжечь кусты вместе со мной, и никто ему не противился.
Еще секунда, и мне будет поздно спасаться…
На четвереньках, как гончая, я кинулся в просвет вдоль живой изгороди.
Вечер озарился ослепительным зеленым светом выстрела.
Конус убийственного света устремился к звездам, сжигая на своем пути все, что могло двигаться и дышать, – бабочек, птиц, комаров… Затем последовал глухой тяжелый удар. Силуэт спонсора исчез…
От начавшейся сзади суматохи я умчался и лишь за свалкой, в бурьяне, приостановившись… чтобы осмотреться, задумался – а почему папаша стрелял не в меня, а в небо? Спонсоры таких ошибок не допускают.
Рядом звякнула пустая консервная банка.
– Кто? – одними губами спросил я.
– Я, – сказал ползун. – Чудом ушли.
– Это ты был?
– Мне скучно стало, я за тобой пошел. Я успел ему ноги заплести и дернул. Ничего?
Ползун страшно силен, в чем-то он даже мог бы поспорить со спонсором.
– Славно, – сказал я.
Я лежал без сил.
– Пора уходить, – сказал ползун. – Они будут прочесывать окрестности.
– Одну минутку.
Я сел. Голова еще кружилась – видно, я бежал оттуда куда быстрее, чем возможно для обыкновенного человека.
– Славная девчонка, – сказал я. – И мальчика любит.
– Когда-нибудь расскажешь, – сказал ползун. – Меня всегда удивляют ваши человеческие обычаи.
Мы почувствовали себя в безопасности, отойдя от городка километров на пять.
Мы передохнули, выйдя к бывшему шоссе. Его асфальт долго сопротивлялся растительности, но все же сдался, пошел трещинами, ямами, в которые проникали трава и кусты, в провалах поднялись деревья. Но на некоторых участках асфальт еще держался, и по шоссе идти было легче, чем по девственному лесу.
Еще через час мы оказались у реки. Через нее был перекинут железный мост, но его средние пролеты провалились, и перебраться по нему оказалось невозможно.
– Можно переплыть, держась за бревно, – сказал я. – Видишь, лежит на берегу?
Ползун не ответил.
Я обернулся. Он медленно полз по шоссе, отстав от меня метров на сто.
– Ты что? – спросил я. – Устал?
Ползун не ответил. Он мерно полз, подтягивая хвост к передним лапам и поднимая среднюю часть туловища. Большие глаза смотрели вперед. Бурая щетина на спине стояла дыбом.
Отнеся его молчание к плохому воспитанию на кондитерской фабрике, я стал спускаться к бревну. Но с полпути обернулся к ползуну и спросил:
– Слушай, я так и не знаю, ты за бревно держаться сможешь?
