Часа через полтора Валера Латов вынужден был расстегнуть штаны, потому что выпил два ведерных чайника чаю и пел уже про двадцать третий сфероид.
Саша Маралов не выдержал:
— Дядь Валера…
— Что тебе, мальчик? — спросил Латов с крайне суровым видом, подобающим казачьему полковнику.
— А сколько их всего? А, дядь Валера?
— Кого это «его»? Кого сколько, мальчик? Не мешай!
— Ну их сколько… Которые в степи? Сфероидов?
— А, сфероидов! Да какая же разница, сколько?! Так вот едешь и поешь, пока степь вся не кончится.
Какое-то время Саша переваривал информацию, и явно был готов продолжить сбор полезных сведений, но тут им помешали кардинально. Сначала, визжа тормозами, у ворот остановились три машины. Раздался властный, уверенный стук, кто-то несколько раз ударил рукой по воротам.
— Откроем, Валера?
— А мы тут при чем? Вон хозяин… Мальчик, чем про сфероиды спрашивать, лучше открой, это к тебе пришли.
— Почему ко мне?
— А в чей дом ломятся? Вот и иди открывай.
И в дом, вслед за маленьким Сашей Мараловым, ввалились сразу три гэбульника. И, к чести их, начали с громкого «здравствуйте!».
— Здравствуйте, коли не шутите. А орать нечего — люди устали и спят.
Эту не очень вежливую фразу произнес Валера Латов. Михалыч на приветствие не ответил решительно ничего, а после сказанного Латовым что-то промычал с одобрительным видом.
— Не вы хозяин дома?
— Нет.
— Можно видеть хозяина?
— Нельзя. Хозяин спит.
— Мы по очень важному делу.
— Завтра нам вставать в шесть часов, я никого будить не буду.
— А Владимира Николаевича можно видеть?
— Владимир тоже спит, ему тоже вставать в шесть утра.
— Видите ли… Мы могли бы обменяться информацией, вам тоже было бы полезно.
— Не думаю… У вас нет никакой информации, вы и в пещере-то не были.
— Информация бывает и о людях.
— Что Акакий у меня третьего дни с бабой переспал? А и пускай, — лицо Валеры Латова опять стало тусклым и глупым. — Или мне расскажете, что он, — Валера ткнул куда-то в сторону Михалыча, — старый белогвардеец? Так ведь это же хорошо. В НТС пошел зря, к масонам проклятым пошел… А так — все верно, правильный человек. Или мне расскажете, что я коньяка много пью? Так це я и сам трохи знаю…
И огромная физиономия Латова приобрела такое добродушное и вместе с тем такое глупое выражение, что будь гости посообразительнее, они тут же задали бы стрекача. Но умственные способности явно не входили в те критерии, по которым отбирали «гостей».
— Совесть гражданская у вас есть? И деды у вас коммунистами были. Вы же должны нам помогать!
— Ага… Один дед у меня, который коммунист… Он уже вам помогал, ага… Бабка потом цею справочку… Цею бумажку подтирную! — взревел вдруг Валера, и его лицо, шея, грудь в вырезе рубахи приобрели вдруг ярко-красный, с влажным отблеском оттенок, а глаза раскрылись широко, и, как с перепугу показалось Саше Маралову, изрыгнули две извилистые молнии. И тут же лицо опять стало добродушно- туповатым, а речь — простонародно-примитивной.
— Так вот бабка-то справку когда у ваших получала, одного просила… Чтоб ей сказали, где кости мужа в яму свалены. «Не знаем сами», — говорят. «Ну хоть скажите, в какую сторону кланяться, когда мужа буду поминать». — «И того не знаем, говорят, все архивы, говорят, пожжены. Чтоб и через тыщу лет никто, чтобы не дознався…» Так что вот… Помогу я вам, паны добродию, а сам и сгину… Ни, я вас боюся.
— А второй дед? — быстро спросил Михалыч, так и не поднимая головы.
— А что второй? Вот паны… Гости наши дорогие, они мне того деда не простят. Тот дед жидам и коммунистам башки рубил… Потом когда лихо пришло, тихо сидел себе, на хуторе. Но вот что характерно, панове: дожил дед почти до наших дней, когда от деда-коммуниста уже и памяти-то не осталось. До ста лет дожил, и все про советскую власть говорил, как этому, — опять тычок в сторону Михалыча, — как этому ни то что не сказать — а даже и не додуматься. Куда им, городским да петербургским! Вот дед, как увидит морду бритую, скобленую — сразу же крестился и плевался. А уж матюкался! Страшно вспомнить…
— Второго деда вам партия давно простила… — вякнул было один из «гостей».
— А хиба ж я первого вам простыл? — простонародный акцент в речах Валеры стал несравненно заметнее. — Жаль, конечно, дурака, сам виноват. Не будь мне он дед, я так бы и сказал: кошка скребет на