Сумасшедший верблюд упал как подкошенный, увлекая на землю визжащего, словно свинья, Мишу. А в затормозившем рядом белом “виллисе” с дымящимся помповиком в руках счастливо улыбался Серега Черкасский.
— Вот, блин, так встреча! — весело прокричал он.
Отпущенный Бумбой погонщик, едва взглянув на нового русского, с дикими воплями бросился наутек, оглашая окрестности непонятными возгласами.
— Я хаббара аббет, — испуганно кричал жулик, смешно размахивая на бегу длинными руками. — Я хаббара аббет…
— А что это означает? — спросил Покровский Серегу, помогая подняться с земли причитающему Гурфинкелю.
— Я хаббара аббет означает “Белый Дьявол”, — охотно пояснил Черкасский, подбирая стреляную гильзу и совсем не удивляясь красноречию немого знакомого.
— А чего так? — не врубился Бумба.
— Да местные меня нарекли, — пожал плечами Серега, — Белым Дьяволом за то, что верблюдов отстреливаю, суеверные они, черножопые эти.
Хасана Черкасский завалил по всем правилам. С одного выстрела. Так сказать, контрольным в лоб.
— Щелкните меня для фотоальбома рядом с верблюдом, — попросил Серега, принеся из джипа “Полароид”. Миша с Бумбой не возражали.
— Не может быть! — Прикрыв рот изящной ладошкой, Бетси сотрясалась в приступе безудержного хохота. Слезы градом катились из сводящих мужчин с ума миндалевидных глаз девушки.
— Все так и было, — хрипло подтвердил Анубис. — Зачем мне врать, мне врать незачем, если я и вру, то в исключительно редких случаях.
— А тебе верблюда того не жалко? — с укоризной глядя на собакоголового, поинтересовалась Элизабет.
— Кого? Хасана, что ли? — смешно двигая носом, удивился Хентиаменти. — Так ведь он старый был, в маразм давно уже впал, только и умел, что по кругу бегать. Хозяин над ним издевался, заставлял работать, а так очень даже благородная смерть в перестрелке. Думаю, другие верблюды будут ему завидовать.
— Да уж. — Девушка протяжно зевнула.
Послеполуночные беседы с новым приятелем немного утомляли. Хотелось спать. Но выбирать не приходилось. Песиголовец мог разговаривать лишь в глухую ночь.
— Не люблю я этого Гурфинкеля, — продолжил Анубис, почесывая рукой правое ухо. — Скользкий тип, все хитрит, везде выгоду ищет. Крысаком меня обозвал, да и пахнет от него противно.
— Крысаком?
— Ага, вот я ему и отомстил.
— Так-так, — обрадовалась мисс МакДугал, — значит, все-таки это твоих рук… то есть твоих лап дело.
— Ну, вмешался немного, — гордо подтвердил владыка Расетау. — Мысленный приказ ему дал, чтобы тот непременно на верблюда взобрался.
— Ай-ай-ай, как нехорошо, — погрозила пальцем девушка. — А если бы его верблюд на землю скинул, и Миша бы шею себе сломал?
— Исключено. — Анубис громко фыркнул. — Хасан старый был, брыкаться давно уже не мог.
— Ладно, развеселил ты меня на ночь. — Бетси сноьа сладко зевнула. — Нескоро теперь засну, все об этом верблюде с Мишей на спине думать буду, ой умора…
И снова засмеялась.
— Они тут ко мне несколько часов назад приходили, когда тебя не было, — продолжила, отсмеявшись, мисс МакДугал. — Артефакт, купленный в храме Хатшепсут, приносили, часть рельефа. Я только на его цвет взглянула, сразу поняла: подделка. Обули местные наших помощников на двести пятьдесят египетских фунтов.
— Будет им урок. — Хентиаменти скептически осмотрел свой длинный хвост, кончик которого был слегка в пыли.
— Не пойму, — девушка удивленно взметнула тонкие брови, — почему ты им не помог, если знал, что они покупают подделку?
— Еще чего. — Анубис принял оскорбленный вид. — Это интересно, как я мог им помочь, торговца за зад укусить или громко и негодующе тявкать?
— Ну, я не знаю. — Бетси смущенно повела плечами.
— Запомни. — Песиголовец сделал гордую, словно с древнеегипетского барельефа стойку. — Я сторожу древности, а не помогаю их разворовывать. В следующий раз натравлю этого Гурфинкеля на осла, если он не успокоится.
— Да ладно тебе. — Прикрыв веки, Элизабет устало потянулась. — Спать давай.
— Спать давай, спать давай, — сварливо передразнил ее владыка Расетау. — Может быть, у меня ночью имеются важные дела.
— Ну, как знаешь, — хмыкнула Бетси, без задних ног заваливаясь на кровать.
И снился ей в эту ночь скачущий по Долине Царей на бешеном осле Гурфинкель, следом за которым гнался размахивающий совковой лопатой всклокоченный профессор Енски.
Глава десятая
ТАНЕЦ ЖИВОТА
Утро было солнечное. Обычное египетское утро. Признаками дождя и не пахло. Как обычно.
Впрочем, сегодня профессор чувствовал себя лучше и без дождя и даже собирался выбраться из гостиницы на раскоп. Положенная неделя отдыха, прописанная врачом-кардиологом, подошла к концу. И надо отметить, очень удачно. Сегодня был сочельник. Весь просвещенный христианский мир замер в праздничном восхищении.
Енски вздохнул с сожалением. Сегодняшний вечер должен принадлежать семье, однако семья была слишком далеко. И от этого становилось печально, и само Рождество казалось здесь каким-то картонным и ярмарочным, как цыганский табор, который с шумом и гамом проезжает мимо.
Пообещав, что следующее Рождество он обязательно будет вместе со своими любимыми домочадцами, Алекс одернул сам себя и, встряхнувшись, отправился в ванную. Необходимо было привести себя в порядок и поздравить коллег — молодых археологов — с праздником. Выпить горячего вина и откусить кусочек индейки. Енски забавно сморщил нос своему отражению в зеркале. Мысль о горячем вине в такую жару была кощунственной. Он поскреб свою бородку станком, придавая ей более благопристойный вид, и подумал о холодном яичном напитке. Гоголь-моголь был бы кстати при такой температуре. Почтенный археолог тут же отказался от этой мысли. Наверняка в местных яйцах сальмонелла начинает гнездиться уже при зачатии яйца. Очередную гримасу по этому поводу Алекс спрятал в махровом полотенце, яростно вытирая остатки воды.
Запирая номер и спускаясь к завтраку, он наконец нашел выход из сложившейся ситуации. Профессор решил, что необходимо подать холодное белое вино, что-то вроде “Шардоне” или “Либфрауенмильх”, и сладкие фрукты, которые сгладят его острую кислинку. Молодым леди должно понравиться.
Ресторан находился на первом этаже, и археолог уже собирался спуститься в гордом одиночестве, однако лифт вдруг остановился, и в кабину вошла молодая женщина. Она окинула профессора рассеянным взглядом и замерла в ожидании, напустив на себя вежливо-скучающий вид. Чуть тонированные зеркала лифта множественно отразили ее фигуру.
Енски с интересом разглядывал незнакомку. На вид женщине было лет двадцать семь, однако он не обольщался на сей счет и допускал, что ей может быть и все сорок. Умело наложенная косметика и по-
