примеру…
И полетел с ног, растянулся ничком на покрытой сухими древесными иголками земле, а рядом забарахтался тот, кто сбил его так бесцеремонно, правда, он был настолько обуян страхом, что вообще, кажется, не понял, что налетел на живого человека: так дико заорал, отпрянув от барахтавшегося у корней Пушкина, словно нос к носу столкнулся с явившимся по его душу посланцем преисподней. Удалось рассмотреть бородатую физиономию, искаженную несказанным ужасом, а в следующий миг незнакомец с непостижимым проворством взмыл на ноги и, вопя все так же отчаянно, припустил прочь, догоняя далеко убежавших компаньонов.
Пытаясь встать побыстрее, Пушкин уперся ладонями в землю, и в руке у него оказался небольшой округлый предмет, судя по ощущениям, не имевший ничего общего с творениями неразумной природы. Рука сама почуяла в нем некую правильность. Но не было времени разглядывать, почти машинально опустив эту штуку в карман, Пушкин выпрямился, посмотрел по сторонам.
- Целы? - встревоженно спросил барон.
- Совершенно, - сердито сказал Пушкин, тщетно пытаясь отряхнуться. - Кто-то меня сшиб с ног, даже не заметив, точнее приняв неизвестно за что… Ох!
Барон оглянулся вслед за ним. Там, возле склепа, уже не было яркого сияния - но, отчетливо различимые в лунном свете, из дверного проема, колышась в безветрии, выползали слабо светящиеся зеленым (будто гнилушка в ночном лесу) полосы, ничуть не похожие на обычное пламя. Слетаясь, свободно проникая друг в друга, разрастаясь, они осветили все прилегающее к склепу пространство. В их ленивом колыхании вроде бы не чувствовалось угрозы, но все это настолько не похоже было на нечто обычное, человеческое, что по спине невольно побежали ледяные мурашки, а волосы, такое впечатление, зашевелились…
- Александр… - шепотом сказал барон. - А давайте-ка отсюда… со всех ног… А? Что-то не тянет меня геройствовать, откровенно вам говорю…
Пушкин, не раздумывая, кивнул:
- Действительно… Не время геройствовать…
Они быстрым шагом, стараясь не перейти на бег и тем самым окончательно не уподобиться тем, кто так заполошно убегал только что, направились прочь, оглядываясь то и дело. Зеленое сияние помаленьку тускнело - то ли погасло окончательно, то ли не распространялось более. Далеко впереди светились редкие огни деревушки.
Потом впереди послышалась возня и странные звуки, похожие то ли на сопение коровы, то ли на плач. Поскольку доносились они с того места, где остался их провожатый, оба, не сговариваясь, поневоле вынули пистолеты и, не взводя еще курков, стали, не сбавляя шага, зорко всматриваться в темноту.
- Тьфу ты! - чертыхнулся барон, разобравшийся в происходящем первым. - Пожалуй что, нечистой силой и не пахнет…
Он убрал пистолет в карман и ускорил шаг. Теперь и Пушкин видел, что на земле под деревом лежит человек, а на нем бесцеремонно восседает, словно на бревне, их провожатый. Походило, что тот, кто лежал, озабочен какими-то другими хлопотами, вовсе не своим пленением: он даже не пытался вырваться, лежал, уткнувшись щекой в усыпанную сухими иголками землю, и то подвывал тихонечко, то издавал вовсе уж непонятные звуки, то ли лай, то ли всхлипы.
Барон тихонько свистнул. Провожатый вскочил, в его руке кривой широкой полосой блеснуло лезвие, он всмотрелся и убрал нож. Облегченно вздохнул:
- Надо же, синьоры, оба живы и вроде бы при здравом уме…
- А что, следовало быть чему-то другому? - сердито спросил Пушкин.
- Я уж не знаю, чему там быть следовало, только этот вот на меня набежал, натурально рехнувшись. Чуть ножичком не ткнул, пришлось успокаивать, как удалось. - Он сплюнул и, глядя сверху вниз, протянул с неприкрытым превосходством: - Пьетро и сам болван редкостный, и людей себе подбирает под стать…
- Ты его знаешь?
- Тоже, загадка… Марчелло Одноухий. Вот уж не персона…
Лежащий, будучи совершенно уже свободен, тем не менее не пытался встать на ноги. Хныкая, вжимаясь лицом в землю, он разразился потоком слов - на итальянском, естественно, коего ни Пушкин, ни барон не понимали - да вдобавок, об заклад биться можно, еще и на флорентийском диалекте, который не всякий в Италии поймет досконально.
- Что он говорит? - обернулся Пушкин к провожатому.
- Да всякую ерунду. Что еще может нести Одноухий - не ученую же премудрость? Всегда он был полудурком, да умный на такое дело и не пойдет посреди полуночи…
- А все-таки?
Итальянец пожал плечами:
- Совершенный вздор. Говорит, что они совсем уже было набили карманы вещичками из гробницы и собрались восвояси, но тут в углу что-то как бы замяукало, и оттуда полезла змея, только не живая, а в виде скелета, но все равно, моментально разодрала Антонио напополам, и они кинулись бежать… Вздор, синьоры, форменный. Сроду не бывало в гробницах никаких таких змеиных скелетов. Всякий трезвомыслящий человек знает: гробницы сторожат либо духи, либо серые мохнатики, либо скелеты, не стану отрицать, но непременно человеческие. С тех пор, как стоит Флоренция, иначе и не бывало.
- Но отчего-то же они бежали все-таки?
- Это точно. Как скаковые жеребцы… Ну да Пьетро со своей компанией - путаники известные, могли и случайной лисицы испугаться, которая там нору устроила…
- Между прочим, мы своими глазами видели некое зеленое мельтешение, - сказал барон. - Сияние, свет, полосы… Отсюда уже не видно, но видели сами…
- Вот тут я вам верю, синьор. Всякие нелюдские сияния и небывалые огни - это опять-таки случается. Но чтоб змеиные скелеты из углов прыгали…
- Довольно! - нетерпеливо сказал Пушкин. - Куда девались остальные?
- Я за ними не следил, синьор, чересчур уж прытко летели, вмиг пропали с глаз. Но показалось мне, что Пьетро - а его всегда можно узнать благодаря приметной хромоте - припустил в деревню. Остальные рассыпались кто куда, а Пьетро, похоже, все-таки в деревню. Должно быть, исповедаться решил с перепугу, с него, болвана, станется незамедлительно покаяться в гробокопательстве и отпущения грехов просить…
- Пошли! - обернулся Пушкин к барону.
- Эй, синьоры, а с этим что делать? - крикнул вслед провожатый. - Я его стеречь не нанимался…
- Заберите все, что найдете в карманах, и ступайте за нами, - уже на ходу распорядился Пушкин, не раздумывая особо.
Небольшая деревушка с прихотливо разбросанными домиками была погружена в темноту, светилось лишь окошко корчмы, перед входом в которую стояла запряженная парой карета. Лошади мирно хрупали овес, сунув морды в надетые на шею мешки, кучер подремывал на облучке. Не нужно было гадать, чтобы сообразить, чей это экипаж, - того самого посланца знатных особ, погрязших по уши то ли в чернокнижии, то ли в чем-то еще более жутком…
Вид кареты придал им бодрости, и они вошли в корчму. Единственная масляная лампа в углу все же давала достаточно света, особенно если учесть, что они провели много времени в ночном полумраке, - и они увидели с порога примостившегося в уголке доверенного человека синьора Лукки, а возле потушенного очага - некоего незнакомца. Надо полагать, это и был посланец - поскольку, кроме этих двоих, в корчме никого больше не было. Правда, Пушкин испытал некоторое неудобство: как-то мысленно подразумевалось, что личность, посвятившая жизнь столь темному ремеслу - быть на побегушках у колдунов и чернокнижников - окажется суетливой и неприглядной, с противной крысиной физиономией. Меж тем у погасшего очага восседал седовласый благообразный господин в темно-бордовом, почти черном фраке, более всего похожий на преуспевающего врача или адвоката с репутацией.
Бросив на вошедших один лишь взгляд - степенно, ничуть не суетливо и уж тем более без всякого страха - седовласый синьор вновь вернулся к прерванному занятию: он разглядывал какую-то непонятную
