Комсомолец.
Если не успеть, то до него доберутся раньше и, уж тут никаких сомнений, разорвут на части. «А если успеешь к нему, то разорвут вас обоих», – прошептал кто-то Спартаку в ухо, но этот голос Спартак слушать не стал. Он уже рванул к административному корпусу, не оглядываясь, топает ли по-прежнему за ним Федор-Танкист или нет. Перебежал широкое открытое пространство плаца, понесся мимо бараков. Лагерь тонул в криках и воплях – они раздавались отовсюду. Всюду же мелькали тени. Вот навстречу протрусили, зачем-то пригибаясь, несколько человек. В темноте Спартак узнал одного – политический Логинов. Наверное, и остальные тоже были из политических. Кто-то из темноты окликнул Спартака по имени, но Спартак даже не оглянулся в ту сторону.
Срезал путь, пробежав мимо кухни и прилегающих строений, – там стояла кромешная тьма. Вот и нужное здание. Он взбежал на крыльцо административного корпуса, отметив, что ни в одном из окон свет не горит. Дернул дверь – не заперта. Даже в полной тьме не составляло труда найти лестницу наверх, на второй этаж, где находился кабинет Комсомольца – лестница начиналась прямо от входной двери.
И дверь в кабинет Кума оказалась не заперта и не забаррикадирована изнутри. Спартак рванул ручку на себя, с запозданием сообразив, что сделать это надо было осторожненько, а то не ровен час шмальнет друг детства, ведь он как-то говорил, что, несмотря на запрет, держит у себя оружие...
– А я все думаю, кто первым заявится, кому будет первая пуля?
Комсомолец сидел за столом. Падающего в окно лунного света вполне хватало, чтобы увидеть его, и пистолет, лежащий перед ним на столе, и ППШ.
– Оборону держать собираешься? – Спартак с шумом подвинул стул от стены к столу и сел напротив Комсомольца.
Вслед за Спартаком в кабинет влетел запыхавшийся Федор-Танкист, остановился в дверях, огляделся. В дверях и остался. Спартак ему ничего объяснять не стал – сам поймет, сообразительный.
– У меня две возможности, – сказал Комсомолец, взяв в руки пистолет. – Первая – сразу пулю в висок. Вторая – сперва отстреливаться, а уж последнюю пулю – себе. Мы полагали там себе чего-то, в игры с восстанием играли, а судьба за нас расположила... В который уж раз.
– Теперь я тебе обрисую твои возможности, – быстро сказал Спартак. – Мы можем тебя спрятать, покуда все не уляжется. Я знаю где. Пока еще не поздно. Или мы можем возглавить бунт и превратить его в то самое восстание, о котором талдычил Профессор. Побег. Но только массовый! Не вдвоем, а всей шоблой. Помнишь наш разговор на берегу озера? Других возможностей не вижу. Ну разве что героически погибнуть... Только зачем?
Комсомолец вдруг резко поднялся, развернулся к окну, распахнул его. Судя по той легкости, с которой распахнул – все шпингалеты были открыты. Наверное, Кум совсем недавно стоял у окна. Любовался на происходящее.
В помещение ворвались уличные звуки: чей-то пронзительный вопль, звон разбитого стекла...
– ДПНК захватили, – безучастным голосом сказал Комсомолец. – Всех перебили, можно не сомневаться и не проверять. – Он повернулся к Спартаку: – Аккурат под этим бежал от самого плаца солдатик. Двое догнали. Причем не блатные, самые простые «мужики». Так вот они солдатика рвали голыми руками, как старую рубашку на тряпки рвут.
– Не о том ты, – Спартак подвинул к себе лежавшие на столе папиросы Кума, закурил, кинул папиросы Федору-Танкисту. Встал. – У нас считанные минуты. Потом уже не сможем выбраться из этого здания.
Комсомолец с грохотом бросил пистолет на стол, оперся о столешницу кулаками, приблизил лицо к Спартаку.
– Ты что, не понимаешь, что все мы оказались в западне? Отсюда никто не сможет выбраться! Выход один – через шлюз. А шлюз закрыт. Сломать, сжечь, пробить забор и – в массовый рывок? Положат из пулеметов, пока ломаешь. Охрана не даст вырваться за периметр, завтра самое позднее к вечеру подгонят подкрепление, и останется либо подыхать, либо сдаваться.
А поскольку лично мне что так, что эдак – конец один, то... – Кум похлопал ладонью по пистолету. – Не глупи, сосед. Восстание – это прежде всего организованное действие. Долгая, кропотливая предварительная работа. Беседа с контингентом, выявление ненадежных и стукачей. Назначение руководителей боевых групп... А здесь – бунт, хаос!.. Помнишь такую новеллу у Мериме, про негров-рабов, которые в море захватили корабль, перебили всех белых надсмотрщиков, день пели и плясали на радостях, а потом сообразили, что никто управлять кораблем не умеет. В конце концов они все там и передохли. Очень похоже, не находишь?
– Так что ты решаешь?
За окном вдруг началась пальба: сперва затрещал автомат, тут же захлопали винтовочные выстрелы, после секундной паузы раздалась уже длиннющая пулеметная очередь... и снова автоматные и винтовочные выстрелы.
– Похоже на перестрелку, – удивленно пробормотал Комсомолец. – Не может такого быть!
– Вроде «ура» вопят, – сказал, подходя к окну, Федор-Танкист. – Как раз со стороны шлюза...
– Прорвались! – выдохнул Кум.
Лицо его было страшно подсвечено красными всполохами – быстро разгоралось подожженное ДПНК...
– Это наш единственный шанс, – шепотом, едва слышно сказал Спартак.
Но Комсомолец его услышал.
Взгляд в будущее
Декабрь 1945 года, спустя два дня после восстания.
– Сегодня вроде бы чуть потеплее, да, Серега? – Прохорцев с шумом втянул в себя морозный воздух.
– Это просто вам так кажется. Потому что вчера весь день мы с вами проторчали на улице и замерзли как сволочи. А сегодня все больше в комнате сидим, – сказал Калязин.
– Ну нет чтобы согласиться с начальством. Сказал бы: воистину так, товарищ полковник, как всегда вы правы.
– Брали бы с собой Садовникова, он бы вам умело поддакивал. Куда мне до него.
– Ишь как осмелел, майор. Знаешь, что без тебя в этом деле не обойтись.
– Не обойтись, Аркадий Андреич, – на полном серьезе сказал майор Калязин. – Дело уж больно тонкое. Прямо как весенний лед: того и гляди под ногами проломится, и ухнешь в ледяную воду. Бунт в лагере – само по себе событие не рядовое, а тут уже не бунтом пахнет, тут восстанием пахнет. А это, сами понимаете, уже совсем другой коленкор с совсем другими оргвыводами, головушки могут полететь вплоть до самого верхнего верха... И последнее во многом зависит от того, как мы с вами эти события отразим. Тут надо сработать аккуратненько, а не по-садовниковски – топором и зубилом. Надо отразить так, чтоб к нам с вами претензий ни у кого не возникло. Например, претензий за некачественно проведенное расследование или неправильную квалификацию деяний, чтоб мы в любом случае в стороночке остались и оттуда бы наблюдали за развитием истории...
– До Нового года бы успеть отразить, – проворчал Прохорцев. – Не то нас самих, знаешь ли, топором и зубилом.
Полковник и майор направлялись к уцелевшему административному корпусу, шли от солдатских казарм, возле которых стояла полевая кухня и где они только что отобедали прямо-таки по-суворовски – щами да кашей. Остановились на краю бывшего лагерного плаца. Захотелось перекурить на свежем воздухе. Еще насидятся в прокуренном помещении.
От сгоревших бараков тянуло гарью. Зеки сожгли три барака. Два сожгли ночью, сожгли просто так, в отместку непонятно кому, от злости. А один сожгли под утро, прежде снеся в него все трупы – и заключенных, и лагработников. Устроили большой погребальный костер. Понятно, проделано это было с
