Молча кивнув, Спартак огляделся. Место, однако, знакомое. Развилка, где сходится дорога с лесосеки и главная дорога, соединяющая лагерь с Большой Землей. И ничего более интересного здесь отродясь не наблюдалось. Ох, не нравилась Спартаку эта внеплановая остановка, решительно не нравилась. Ладно, поглядим, что дальше будет...
– Чего не спрашиваешь, зачем остановились? А, Котляревский? – вкрадчиво поинтересовался Чарный, наклонив голову набок и прищурившись.
– А чего спрашивать, – пожал плечами Спартак. – Что надо, и так скажут.
– Это верно. Скажут, – глаза Чарного превратились в две узенькие щелки. Он опустил руку к поясу, расстегнул кобуру. – Это твоя последняя остановка, «Бологое аль Поповка», Котляревский. Приехал ты на конечную. Следующей твоей станцией будет, как говорили в Гражданскую, Могилевская губерния, штаб генерала Духонина. Смекаешь, о чем я? Мною получен приказ избавить страну и народ от злейшего ее врага. Мне приказано – я обязан выполнять.
Спартак заметил, что сержант Степанов поспешно отступил еще на шаг от заключенного. «Молодец, – механически отметил про себя Спартак. – Всегда радует в людях профессионализм, пусть эти люди и суки последние». Сержант сразу просек, что теперь подопечный из простого зека мигом превратился в человека, которому нечего терять. И ведь действительно нечего...
– Ты ж у нас грамотный, должен понимать, что лишних сложностей никому не надо, – продолжал лейтеха. – Поэтому не будет тебе ритуала по всей положенной форме: зачтения приговора, последнего желания, стопки водки на посошок. Все произойдет просто и без затей. При попытке к бегству. Дело обычное, сплошь и рядом бывает – не захотел человек перевоспитываться трудом, заскучал по хазам и малинам и рванул в направлении воли. Так что сейчас ты у нас побежишь, скажем... во-он к тому лесочку. Хотя... что ж, пожалуй, последнее желание могу и исполнить. Ежели, конечно, оно будет разумным. Я ж человек не злой, да и ты, Котляревский, вроде не числился среди злостных нарушителей лагерного распорядка. Поэтому могу, так сказать, поощрить в качестве особой милости. Скажем, папироской напоследок разодолжить...
Чарный даже не смотрел, а прямо-таки впивался взглядом в Спартака, словно пытался в нем углядеть то, чего никогда прежде не видел. Жадно так впивался, ненасытно, что твой алхимик в хрустальный шар.
– Ну а вдруг и добежишь до лесочка, – сказал Чарный, при этом его ладонь ласково поглаживала рукоять револьвера. – Ведь мы и промахнуться можем, все же люди как-никак. Ты, главное, петляй шустрее. Как зайчик.
– И по чьему приказу? – спросил Спартак.
– А я знаю? – хмыкнул лейтенант. – Мне приказал начлаг, а уж кто ему... – Чарный пожал плечами. – Мне-то зачем дознаваться?..
Что-то в происходящем было не так. Спартак не мог уловить неправильность, но она определенно присутствовала. Зачем устраивать этот спектакль с монологами и последними папиросками, когда проще и, главное, безопасней отвести зека от машины – а он пойдет, куда денется! – и без всяких мелодекламаций всадить пулю в спину? К тому же, по уму, дабы избежать глупых накладок, следовало заранее предупредить конвоиров, пусть даже одного сержанта. А для тех – это совершенно очевидно – происходящее тоже является сюрпризом. Впрочем... Чарный придурок известный, от него можно ожидать любого фортеля. Достаточно вспомнить, как он загнал в холодную реку двух проштрафившихся зеков, утопивших топор, и час, сидя на бережку с револьвером на коленях, наблюдал, как окоченевшие зеки бродят по колено в холодной воде и шарят по дну руками. Даст пять минут выйти на берег «обогреться» и снова загоняет в воду...
Виной ли тому лилипутский рост и тщедушность комплекции, но Чарный не упускал случая показать на ком-нибудь свою власть. Нравилось ему играть роль эдакого маленького господа бога – который может и отобрать жизнь, а может наградить ею... И эти его глаза, на дне которых бултыхается мутная стоячая водица, как в затхлом колодце. Очен-но, так сказать, много говорящие, характерные глаза. В общем, с придурью в голове гражданин начальник... «А с него станется и розыгрыш затеять, – вдруг пришло Спартаку в голову. – Допустим, стало скучно, и лейтеха решил повеселиться... Хотя вряд ли... За подобный розыгрыш его самого могут взгреть по всей суровости. Кто-нибудь из конвоиров доложит кому следует... А доложить могут как нечего делать, вряд ли Чарный у солдат в уважухе, обычно таких придурков не любят ни чужие, ни свои...»
– Покурить напоследок, это дело, – сказал Спартак. Нужно было выиграть время и собраться с мыслями.
Он плавно (не дай бог резким движением вспугнуть напряженных конвоиров, могут и шмальнуть сгоряча) вывел руки из-за спины, опустил их перед собой.
– Может, угостишь своей папироской, гражданин начальник? А то на ветру, стынущими руками, боюсь, самокрутку не сверну. К тому ж напоследок охота побаловать себя чем-то поприятнее.
– Можно и побаловать. Мне что, мне не жалко, – Чарный стянул перчатку с правой руки, опустил руку в карман шинели. – А махорочку твою мы опосля приберем, не волнуйся. С куревом в лагере нынче плохо.
«Вот сейчас будет самый подходящий момент», – понял Спартак. Главное, чтоб Чарный протянул, а не бросил пачку под ноги. Рвануть за руку, прикрыться лейтехиным телом, выдрать наган из кобуры... Сержант, понятно, не оплошает, сразу начнет садить из ППШ... Ну тут уж, в общем, как повезет. Пуля, известное дело, дура.
Парный вытащил из кармана пачку «Норда». Подумав секунду, достал папиросу себе. Прикурил от бензиновой зажигалки...
Спартак осознал, что вплотную подошел, говоря летчицким языком, к «точке невозврата» – когда уже нет возможности переиграть принятое решение и остается только действовать. На выбор Спартаку оставались считанные секунды. Или – или. Если все всерьез, если Чарный не ломает комедию, то лучшего шанса, скорее всего, не подвернется. Только как определишь, всерьез или придуривается? Могли сверху спустить приказ расстрелять бывшего летчика Котляревского с прибавочкой «сделать это по-тихому»? Да как нечего делать. И Комсомолец, мимо которого подобный приказ никак пройти не мог, не стал бы вмешиваться и спасать Спартака. Самого шлепнут, попробуй он вмешаться...
Все, Спартак принял решение.
Класть придется всех. И водителя Приходько. Тут не до жалости. Если все выгорит, в его руках окажется грузовик. Это немало. Разумеется, надо будет переодеться в энкавэдэшную форму. Жаль, лейтехина форма мала, а вот сержантский клифт как раз в десятку, его и надо будет напялить. На грузовике он постарается успеть, до того как разразится всеобщий кипеж, добраться до больнички, где лежит мать. Ну а дальше будь что будет, это уже не так важно...
Чарный затянулся, убрал зажигалку в карман, шагнул вперед, чтобы протянуть пачку Спартаку...
Вернее, собрался шагнуть... Чарного к месту пригвоздил зычный окрик сержанта:
– Стоять на месте!
Чарный в недоумении повернулся к подчиненному.
Сержант, чтобы смягчить прозвучавшую резкость, принялся торопливо объяснять:
– Опасно это, товарищ лейтенант. Не надо близко подходить. Схватит за руку, прикроется вами, придушит за горло... И чего делать?
«Вот сволочь! – со злостью подумал Спартак. – Как мысли читает». Теперь Спартаку ничего другого не оставалось, как ждать. Сейчас бросаться – чистой воды безумие, сержант наверняка срежет очередью во время броска.
– Неужто ты за меня боишься, Степанов? – Чарный с нехорошим прищуром посмотрел на подчиненного, посмевшего рявкнуть на своего начальника, и в голосе его явственно присутствовала угроза. Однако после небольшой паузы он добавил довольно миролюбиво: – Впрочем, ты прав, от этих можно ждать чего угодно.
Чарный сделал пару шажков назад, оказался даже дальше, чем был до этого, сказал, обращаясь уже к Спартаку:
– А ты ведь задумал накинуться? Признайся? Прав Степанов?
