решает, правильно я говорю?
– И то, – кивнул Михаил Сергеевич. – Только ты не думай – они теперь, девять лет спустя, вряд ли свободу выберут.
– Так я о чем и говорю! – радостно воскликнул Путин. – Но тогда это будет уже их выбор, верно? Тут-то я всю эту говорильню и прикрою… Только ты уж расскажи мне, как там всё устроено. Я ведь там не был никогда, у нас после тебя туда ездить не принято…
– Охотно, – согласился Горбачёв. – Я там все помню, как сейчас. Это ж не Кремль – место отличное, вспомнить приятно. Смотри, – он начертил на листке с шапкой «Президент РФ» четкий и аккуратный план. – Тут пляж. Под четвёртым волноломом от ограды найдёшь кнопку. Нырять можешь? Отлично. Этой кнопкой отрубишь всю связь. Здесь дом, в нём диван. Под диваном выступ. Нажмёшь на выступ – отрубится вертушка. Тут кухня, там столовая, здесь один клозет, здесь другой…
– Это мне даже многовато, – усмехнулся Путин.
– Не боись, президенты СНГ как узнают – очередь выстроится, – добродушно усмехнулся Горби. За эту усмешку его обожал весь мир, и особенно Маргарет Тэтчер. – Они народ такой: нажми – и брызнет…
Горбачёв не успел выйти из путинского кабинета, как Владимир Владимирович, мысленно уже называвший себя вторым и последним президентом России, нажал на кнопку звонка, приводящего в действие силовиков. Тут же перед ним, как лист перед травой, встали Рушайло, Патрушев и Сергеев. Все трое на всякий случай написали завещания. Руки у них заметно тряслись, как у Чекалинского и Янаева в сходных ситуациях.
– Отставить страх, – сказал Путин. – Слушай мою команду. Восемнадцатого числа, – дату он подчеркнул повышением голоса, – я улетаю в Форос. Радикулит замучил, и вообще, – он встал и демонстративно закряхтел. – В это время в стране заявляет о себе заговор военных. Рушайло, остаешься за главного.
– А Касьянов? – привычно вспомнил о субординации министр внутренних дел.
– Касьянов отдыхает. Слаб в коленках, подвержен влияниям и вообще знает языки. Еще Селезнёва возьмите, Лужкова с Примаковым обязательно, ну и из министров кого-нибудь… подубоватее… Приготовьте расстрельные списки.
– Давно готовы-с, – услужливо склонился Патрушев и раскрыл перед Путиным папку. Путин пробежал её глазами: Сергей Ковалёв, Новодворская, Доренко, Черкизов, Шендерович, Немцов…
– Годится, – кивнул он. – Добавьте Николая Фёдорова, друга чувашей, и ещё там парочку, которые в последнее время развизжались. Березовского можно, его всегда можно… Илларионова… Ну, в общем, на ваше усмотрение – чтоб не стыдно Западу показать.
– Гусинского?
– Гусинского нельзя, он гражданин Гибралтара. Ты что, с Гибралтаром хочешь воевать? Ты, Рушайло, тут же штампанешь указ о закрытии ряда изданий. «Красную звезду» оставишь, естественно… Первым журнал «Фас» закроешь, небритого этого возьмёшь и незаметно вышлешь, чтоб не очень разлаялся. В общем, сообразишь – полагаюсь на твою интуицию.
– 'Эхо Москвы' прикрываем? – поинтересовался Рушайло.
– Ты что! – воскликнул Путин. – Я тебе прикрою! Откуда ты будешь свежую информацию получать?
Рушайло склонил голову в знак преклонения перед прозорливостью босса.
– Теперь запоминайте: план действий – простой и решительный. Чеченские горы срыть, сровнять с землей, а землю выжечь. Дальнейшую координацию возьму на себя. В Москве – чрезвычайное положение, пока я не сочту нужным вернуться. С Биллом и Тонькой договорюсь по возвращении, до этого они ничего не сделают… Телепрограмму – на усмотрение Сергеева, три канала оставить, остальные отрубить. Танки по Москве пускать ограниченно, у нас солярки мало, не мне вам объяснять. И смотрите у меня: удержите власть – я с вами. Ещё и возглавлю Большой Закрут. Но не удержите – пеняйте на себя: выпорю как щенят, посажу и только через полгода амнистирую! Мемуары будете писать.
– А ва-ва-ва-ва-ва, – залепетали силовики. – А-ва-ва-ваше превосходительство! Мы тут с Чечней- то справиться не можем, а вы нам целую Родину!
– А кому сейчас легко? – парировал Путин. – Вас много, а я один. Кру-гом!|
Силовики развернулись и на подгибающихся ногах вышли.
– Евгения Максимовича хочу, – сказал Путин в селектор. Примаков прибыл незамедлительно. В последнее время он выглядел все бодрей, ибо чувствовал, что климат в стране заметно улучшился.
– Евгений Максимович, – просто сказал Путин, крепко пожимая руку бывшему коллеге. – Я хочу, чтоб все было как было.
– Я никогда в вас не сомневался, – тепло откликнулся Примаков.
– Пришло время расплатиться за былые унижения, травлю и программу Сергея Доренко, – сказал Путин. – Вы готовы взять дело в свои руки?
Один раз, в августе прошлого года, Примаков уже был готов, и ничем хорошим для него это не кончилось. Но тут, кажется, дело было верное.
– В принципе… – начал он.
– Ну вот и прекрасно, – кивнул Путин. – Я уезжаю восемнадцатого августа. Надеюсь, пост премьера вас устроит?
– А Касьянов? – осторожно спросил Примаков.
– На ваше усмотрение, – поморщился Путин. – Почему это мы с вами должны думать о всякой ерунде? Вам ведь понадобится секретарь-референт? Он юноша резвый и представительный… Прозит! – и Путин налил Примакову несколько капель доброго французского коньяка.
Утро девятнадцатого августа в Форосе выдалось на диво ясным и тёплым. Вечер президенты провели за прекрасно накрытым столом и поняли, что им друг с другом скучно не будет. Рано утром, пока все ещё спали, Путин бросился в воду с четвертого волнолома, глубоко нырнул и нащупал кнопку. Форос оказался отрезан от мира.
За завтраком второй и, как он надеялся, последний президент России слегка надавил на диван, и вертушка послушно вырубилась.
– А не посмотреть ли нам, ребята, телевизор? – весело предложил Путин, ёрзая на диване, чтобы отключить спецсвязь уже наверняка. – Александр Рыгорович, не сочти за труд, передай пультик…
Президенты с надеждой уставились в экран.
– Так что ты задумал, Владимир Владимирович? – радуясь возможности поговорить по-русски, спросил Кучма.
– Фейфас увнаеф, – процитировал Путин любимый анекдот. По всем каналам передавали «Лебединое озеро».
– Что ли, умер кто, или что? – спросил наивный бацька Лукаш и подозрительно, как на призрак, посмотрел на Путина.
– Много будешь знать – перевыберут, – хохотнул Путин. – Лучше музыку хорошую послушай. Или ты русскую классику не любишь?
Лукашенко любил русскую классику, в особенности марш Черномора, и почел за лучшее промолчать.
– Па-ам! па-па-па-па-па-ам! Па-па-па-па-па-пам! – зазвучала главная тема, и на экране возник Евгений Болдин, специально отозванный из отпуска. Лицо его чуть подергивалось.
– Передаём последние известия, – начал он. – Сегодня в Москве образован Государственный комитет по чрезвычайному положению. Наш корреспондент побывал на его пресс-конференции.
На пресс-конференции, где вместо журналистов на всякий случай сидели переодетые в штатское курсанты Высшей школы КГБ, в любой момент готовые крикнуть «Давно пора!», Примаков выглядел спокойнее всех. Остальные не могли удержать дрожи. Рушайло, впрочем, довольно прилично – хоть и без выражения – зачитал обращение к народу, сочинённое Павловским при соавторстве Кургиняна. Кургинян, как всегда, увлекся наукообразной лексикой, но в целом всё звучало внушительно. Путин с радостью узнал о том, что тяжело болен и вернётся к исполнению своих обязанностей, как только разрешат врачи.
