запахло серным дымом и лампочка подозрительно замигала, а сам Гена почувствовал себя так, словно из него вынули позвоночник.
Что это?! – пролепетал он.
Это что же, это так… это ничего… – успокоительно зашепелявил грек, подхватил ларец и устремился к выходу. У самой двери он обернулся на перепуганного, враз ослабевшего Гену, внезапно демонически расхохотался и ссыпался вниз по лестнице, словно в преиспод нюю. Сквозь громовой хохот он кричал на чистом русском языке:
– Дурак же ты, братец! ха! ха! ха!
Не успела за греком захлопнуться дверь, как в кабинет Гены вбежали испуганные вожди большевиков – и, увидев сундук с драгоценностями и копию договора, все поняли.
– Что же ты наделал! – в ужасе застонали вожди, и Гена увидел, как драгоценности в сундуке превращают ся черт знает во что: рубины – в красных жуков, изум руды – в лягушек, а бриллианты – в омерзительных медуз[1]. Договор вспыхнул и предстал горсткой пепла.
Ты же правду продал, Гена! – с горькой укоризной сказали вожди.
Господи, да кому она нужна такая! – оправдывался пораженный Гена. – Через месяц нам бы приплачивать пришлось, чтобы ее взяли!
Дурак же ты, братец! – дословно повторяя грека, качали головами вожди. – Ты думал, наша правда розами пахнет? Нет, голуба, она такая, какая есть. Да только у кого она, у того и сила. Ты же сам читал: наше учение все сильно, потому что верно, и наоборот! Ты знаешь, что теперь будет? Не знаешь? А мы тебе скажем: ничего у нас не будет. А у них будет все. Проворонили, выпустили мы из рук нашу правду, недостойному вручили ключи!
И вожди покаянно повалились на колени перед портретом первого правообладателя, но он только щурился на них презрительно, словно говоря: «Продали, продали… и кому? – греку!»
И точно: не только грек, но и заокеанские его хозяева с того дня быстро пошли в гору, чуть было не захватили мир, сделались в нем единственной реальной силой, – а большевики пришли в такой упадок, что их чуть было не запретили, оставив легальными только потому, что под запретом они еще могли привлекать сердца, а на поверхности не вызывали у народа ничего, кроме омерзения. Как крошка Цахес, у которого выдрали волшебные волоски, они предстали во всей своей гнусности и бессилии, и всякий мог бросить им в лицо:
Что, суки? Продали правду? Да ее у вас и не было, у скотов…
Была, была и есть! – нестройным хором кричали вожди.
А вот и нету! Правда у заокеанских воротил! – и увы, злопыхатели были правы.
Что до самого Гены, ему с тех пор решительно ни в чем не было удачи. Делался ли он вторым лицом в родной партии – и партия проигрывала выборы, хотя за два месяца до них казалась гарантированной победительницей. Назначали его за округлость манер спикером в парламенте – и парламент превращался в рассерженный улей, где депутаты дрались, лаялись или спали, но ни одного разумного решения принять не хотели и не могли. С богатством у Гены тоже не вышло: стоило ему попытаться наварить деньжат под предлогом основания в родном городе таинственной Академии национальной безопасности, как об этом появилась публикация в местной демократической газете. А не успел Гена подать на газету в суд, как женщину-депутата, автора публикации, зверски убили. Так что Гене опять не повезло. Он, правда, в полном соответствии с нравами своей родной партии пытался подать в суд на мертвую, но удостоился лишь общего презрения. В былые времена, когда у него была правда, их партии и не такое сходило с рук, но теперь их уже решительно никто не принимал всерьез.
Дошло до того, что, когда Гена возжелал стать губернатором Подмосковья и имел все шансы получить вожделенную должность, победа и тут не обломилась ему, хотя шла прямо в руки. Соперником Гены оказался генерал, выше всего ставивший честь мундира, известный крутым нравом и ненавистью к любому, кто осмелился бы намекнуть на малейшее его несовершенство. Генерал даже основал со своим другом, неумолкаемым певцом и сомнительным бизнесменом, движение «За то, чтобы все заткнулись». Проиграть такому человеку была попросту немыслимо, и Гена в душе торжествовал победу – все опросы общественного мнения давали ему верных десять процентов перевеса. Но отсутствие правды магическим образом сработало и тут, и верный выигрыш уплыл у Гены, из рук в силу труднообъяснимого стечения обстоятельств. Не помогла и поддержка правительства, и энтузиазм чиновничества, и гладкая речь – Гену явно вытесняли на свалку истории. Ни ему, ни его единомышленникам в стране ничего больше не светило. Правда уплыла, унеся с собою всемогущество. У любого грека было теперь больше шансов стать хозяином страны, нежели у большевика.
Нет, не сказать, чтобы большевики так уж легко смирились с потерей правды. Но за время своего всемогущества они так одрябли телом и ожирели духом, что все попытки вернуть заветный ларец ни к чему, кроме горького разочарования, не привели. Один богатырь по пути в Грецию завяз в болоте, да там и обустроился, командуя мелким гнусом. Другой привлек на свою сторону всяческую нечисть, получил от Бабы-Яги волшебный клубочек, который должен был привести его в Грецию, но по пути уморился и продал клубочек владельцу туристической фирмы, а владелец, не будь дурак, лихо наладил с его помощью регулярные туры на Кипр. Там, поближе к правде, срочно обосновались самые расторопные воры и убийцы со всей Гениной Родины. Третий герой благополучно достиг Греции, прихватив с собой почти всю партийную кассу, но, оказавшись в этой процветающей стране, да еще в непосредственной близости от правды, – понял, что возвращаться ему нет никакого смысла'. Там он теперь и живет и, говорят, не бедствует.
– Эх вы, – глумилась отечественная нечисть. – Куда вам правду выручать? Вам на печи лежать, под себя холить…
Но горький этот упрек, излетавший из красно-коричневых грудей последних истовых большевиков, не трогал их вождей. Лишившись своей правды, они медленно догнивали, уже не заботясь даже о сохранении вертикального положения. Лица их зарастали бородавками, из речей исчезала связность, а глазенки, и всегда довольно тусклые, казались подернуты блеклой пленкой, какою заволакивает глаза безумцев и маразматиков. У них не хватало сил даже проклясть Гену, и Гена так же мирно доживал среди них свой век, не мечтая уже ни о каком могуществе, ни даже о богатстве.
А русская правда, дающая все права, так и лежит в своем ларце за семью печатями. Лежит – и ждет богатыря, который вырвет ее из лап поганого грека, вернет в Россию и устроит в ней такое, что ух, и ах, и хрясь, и блямс, и бздым, и тарара. Ведь мы такие правдолюбы – совершенно никуда без правды! Будет она – будет и хрясь, и блямс, и бздым, без которых нет нам на свете ни покоя, ни смысла, ни счастья.
НЕВИННЫЙ ГРИША
Гриша был чист до такой степени, что невинность его вошла в пословицу, в самом буквальном смысле. Так, если юноша долго и безуспешно домогался девушки, тратил уйму средств на походы с нею в ресторан и на провожания до дому, зазывал, наконец, к себе, поил вином и валил на диван, но она сжимала ноги как безумная и обещала закричать, – незадачливый кавалер обиженно бурчал:
– Ну что ты, честное слово, как Гриша…
Гришина невинность делала его любимым героем старых дев и особо принципиальных подростков, ну, и всех остальных, у кого по какой-то причине не получалось. Гришин пример отчасти вдохновлял огромную страну, потому что благодаря ему в ситуации полного облома можно было гордиться своею невинностью.
Случилось так, что все Гришины начинания с какою-то неумолимостью рушились, ему не давали закончить, а чаще и начать, и утешаться в этой ситуации в самом деле оставалось только полною и совершенною чистотой. Впрочем, была у Гриши и другая забава: он играл сам с собою в игру – уединится с зеркалом, выберет прекраснейшего и вручит ему яблоко. Естественно, яблоко чаще всего доставалось ему.
Время от времени Гриша продолжал получать предложения от разных партнеров, но всех
