что этот человек вел себя нагло, но сердце его сжалось от стыда. Он уже тогда понял, что его руку направлял не столько праведный гнев, сколько отчаяние. Уже тогда он знал, что Моэнгхус похитил его сердце.
Лишь много лет спустя поймет он, как эти побои привязали его к чужеземцу. Насилие между мужчинами порождает непостижимую близость — Найюр пережил достаточно битв, чтобы это понимать. Наказывая Моэнгхуса из отчаяния, Найюр продемонстрировал свою нужду. «Ты должен быть моим рабом. Ты должен принадлежать мне!» А продемонстрировав эту нужду, он раскрыл свое сердце, позволил змее вползти внутрь.
Когда Моэнгхус в третий раз позволил себе посмотреть ему в глаза, Найюр не схватился за дубинку. Вместо этого он спросил:
— Зачем? Зачем ты бросаешь мне вызов?
— Потому что ты, Найюр урс Скиоата, являешься чем-то большим, чем твои соплеменники. Потому что один ты способен понять то, что я скажу.
«Один ты»!
Снова соблазнительные слова. Какой молодой человек не страдает оттого, что ему приходится прозябать в тени старших? Какой молодой человек не лелеет тайных обид и великих надежд?
— Говори.
За последовавшие месяцы Моэнгхус говорил о многом: о том, что люди пребывают в забытьи, что Логос, путь разума, — единственное, что способно их пробудить. Однако все :>то теперь было для Найюра точно в тумане. Из всех их тайных бесед лишь первую он помнил с такой отчетливостью. Впрочем, первый грех всегда горит ярче всего. Точно маячок, отмечающий начало пути.
— Когда воины отправляются за горы в набег на империю, они всегда едут одними и теми же путями, так или нет? — спросил Моэнгхус.
— Да, конечно.
— А почему?
( Найюр пожал плечами.
— Потому что пути идут через горные перевалы. Другой дороги в империю нет.
— А когда воины собираются напасть на пастбища соседнего племени, они тоже всегда едут одними и теми же путями, так или нет?
— Нет.
— А почему нет?
— Потому что они едут по равнине. Путям через степь несть числа.
— Вот именно! — воскликнул Моэнгхус — Но скажи, разве любая задача не подобна пути? Разве любое свершение не подобно цели пути? Разве любое желание не подобно началу пути?
— Наверно, да… Хранители легенд тоже так говорят.
— Тогда ваши хранители легенд мудры.
— Говори, к чему ты клонишь, раб!
Хохот, безупречный в своих интонациях грубый хохот скюльвенда — хохот великого воина. Моэнгхус уже тогда точно знал, какие жесты следует делать.
— Вот видишь? Ты сердишься потому, что тебе кажется, будто путь, который я избрал, слишком окольный. Даже речи, и те подобны путешествиям!
— И что?
— А то, что если все человеческие поступки подобны путешествиям, отчего, спрашивается, все пути скюльвендов, все обычаи, определяющие, что человеку делать и как себя вести, подобны горным перевалам? Отчего они всегда ездят одной и той же тропой, снова и снова, если путям к их цели несть числа?
Этот вопрос почему-то возбудил Найюра. Слова чужеземца были так дерзки, что ему показалось, будто он стал отважнее только оттого, что слушает их, и настолько убедительны, что он ощутил одновременно восторг и ужас, как будто они коснулись места, к которому ему самому хотелось прикоснуться тем сильнее, что это было запрещено.
Ему всю жизнь говорили, что обычаи Народа столь же незыблемы и священны, сколь зыбки и порочны обычаи чужеземцев. Но почему? Может быть, эти чужеземные обычаи — просто другие пути, ведущие к тем же целям? Отчего путь скюльвендов — единственный путь, которым надлежит следовать настоящему человеку? И как такое может быть, если, по словам хранителей, во всех скюльвендах живет сама степь с ее бесчисленными путями?
Впервые в жизни Найюр увидел свой народ глазами постороннего. И как же это было странно! Краски для кожи, делающиеся из менструальной крови, оказались смешными. Запреты овладевать девственницей без свидетелей, резать скот с помощью правой руки, испражняться в присутствии лошадей — бессмысленными. И даже их ритуальные шрамы на руках, их свазонды, казались бесполезными и непонятными, скорее безумным хвастовством, нежели священным символом.
Впервые в жизни он по-настоящему задал вопрос: «Почему?» Ребенком он задавал много вопросов — так много, что любой вопрос, даже самый невинный, вызывал у его матери жалобы и упреки — проявление старческой материнской неприязни к не по годам развитому мальчишке. Однако детские вопросы бывают серьезными разве что случайно. Дети задают вопросы не только затем, чтобы получать ответы, но и затем, чтобы их одергивали, для того чтобы узнать, какие вопросы задавать можно, какие нельзя. По-настоящему спросить «почему?» выходило за все рамки допустимого.
Все подвергать сомнению. Ездить по степи, где дорогам и есть числа — или, точнее, где дорог нет вовсе.
— Там, где нет дорог, — продолжал Моэнгхус, — человек может заблудиться только в одном случае: если он промахнется мимо цели. Не существует ни преступлений, ни проступков, ни грехов, кроме глупости и невежества, не существует и непристойности, кроме тирании обычая. Но это ты уже знаешь… Ты держишься особняком среди своих соплеменников.
Моэнгхус протянул руку и сжал руку Найюра. В его гоне было нечто усыпляющее, нечто невнятное и переполнявшее чувствами. Глаза у него были мягкие, жалобные, влажные, как его губы.
— Грешно ли мне прикасаться к тебе так? Почему? От какого горного перевала мы уклонились?
— Ни от какого…
У него перехватило дыхание.
— Почему?
— Потому что мы едем по степи. «А нет ничего священнее степи».
Улыбка, словно улыбка отца или любовника, ошеломленного силой своего обожания.
— Мы, дуниане — провожатые и следопыты, Найюр, мы исследуем Логос, Кратчайший Путь. Во всем мире одни мы пробудились от жуткого оцепенения обычаев. Одни мы.
Он положил юношескую руку Найюра себе на колени.
Большие пальцы нащупывали места между его мозолями.
Как может блаженство быть настолько мучительным?
— Скажи мне, сын вождя, чего ты желаешь больше всего на свете? Каких обстоятельств? Скажи это мне, тому, кто бодрствует, и я покажу тебе путь, которым надлежит идти.
Найюр облизнул губы и соврал:
— Стать великим вождем Народа.
О, эти слова! Эти душераздирающие слова!
Моэнгхус кивнул с многозначительным видом хранителя легенд, удовлетворенного сильными предзнаменованиями.
— Хорошо. Мы поедем вместе, мы с тобой, по широкой степи. И я покажу тебе путь, не похожий ни на один другой.
Несколько месяцев спустя Скиоата умер, и Найюр сделался вождем утемотов. Он достиг того, чего пожелал, белого якша — своей цели.
Его соплеменники были им недовольны за то, каким путем он пошел, но тем не менее обычай заставлял их повиноваться ему. Он ходил запретными путями, и его сородичи, прикованные к глубоким
