Их кони, торопясь выбраться из кустов, перешли в галоп и в несколько скачков снова очутились на открытой, бескрайней равнине.
— Тогда, значит, все люди обманываются.
Келлхус поймал его взгляд — этот момент был важен.
— Они действуют по причинам, которые зависят не от них.
«Увидит ли он?»
— Как рабы… — начал Найюр, ошеломленно хмурясь. И тут он вспомнил, с кем имеет дело. — Но ведь ты говоришь это только затем, чтобы оправдать себя! Для чего порабощать тех, кто и так в рабстве, а, дунианин?
— Раз уж то, что было прежде, остается сокрытым, раз уж люди все равно обманываются, какая им разница?
— Потому что это обман! Бабьи уловки. Поругание чести!
— А ты что же, никогда не обманывал своих врагов на поле битвы? Ты никогда никого не обращал в рабство?
Найюр сплюнул.
— Мои противники. Мои враги. Они бы сделали со мной то же самое, если бы могли. Это договор, который заключают все воины, и договор этот почетен. А то, что делаешь ты, дунианин, превращает всех людей в твоих врагов.
Какая проницательность!
— В самом деле? А может быть, в моих детей? Какой отец не правит в своем якше?
Поначалу Келлхус опасался, что выразился чересчур туманно, но Найюр сказал:
— Значит, мы для вас все равно что дети?
— Разве мой отец не воспользовался тобой как орудием?
— Отвечай на вопрос!
— Дети ли вы для нас? Да, конечно. Иначе разве мой отец мог бы воспользоваться тобой так легко?
— Обман! Обман!
— Тогда отчего ты меня так боишься, скюльвенд?
— Довольно!
— Ты был слабым ребенком, верно? Ты часто плакал. Ты съеживался каждый раз, как твой отец поднимал руку… Скажи мне, скюльвенд, откуда я это знаю?
— Потому, что все дети такие!
— Ты ценишь Анисси больше других своих жен не потому, что она красивее остальных, но потому, что она выносит твои муки и все равно любит тебя. Потому что только она…
— Это она тебе сказала! Эта шлюха рассказала тебе все!
— Ты жаждешь запретного сношения…
— Я сказал — довольно!!!
На протяжении тысяч лет дуниан обучали использовать все свои чувства до предела, делать явным то, что было прежде. В их присутствии нет места тайнам. Нет места лжи.
Сколько слабостей духа терзают этого скюльвенда? Сколько проступков совершил он душой и телом? И все такие, о которых и подумать-то противно, не то что высказать вслух. Все скованные гневом и бесконечными угрызениями совести, скрытые даже от самого себя.
Если Найюр урс Скиоата подозревает Келлхуса, то тогда Келлхус отплатит ему за подозрительность полной мерой. Правдой. Отвратительной правдой. И либо скюльвенд постарается сохранить свой самообман, отказавшись от подозрений, решив, что Келлхус — обычный шарлатан и бояться его нечего, либо он примет правду и поделится с сыном Моэнгхуса тем, о чем и думать-то противно. В любом случае это пойдет на пользу миссии Келлхуса. В любом случае в конце концов Найюр начнет ему доверять, будь то доверие пренебрежительное или любовное.
Скюльвенд растерянно пялился на него расширенными от изумления и ужаса глазами. Келлхус увидел это лицо насквозь, увидел выражение лица, тембр голоса и слова, которые успокоят его, вернут ему его обычную непроницаемость или, наоборот, лишат его последних остатков самообладания.
— Что, неужели все закаленные воины таковы? Неужели все они шарахаются от истины?
Однако что-то пошло вразлад. Неизвестно отчего слово «истина» лишило страсть Найюра прежней силы, и он сделался сонно спокоен, точно жеребенок во время кровопускания.
— Истина? Тебе достаточно произнести что-то, дунианин, чтобы это стало ложью. Ты говоришь не так, как другие люди.
«Снова это его знание…» Но еще не поздно.
— И как же говорят другие люди?
— Слова, которые произносят люди, не… не принадлежат им. Люди не следуют путями их создания.
«Покажи ему глупость. Он увидит».
— Почва, на которой люди говорят, не имеет путей, скюльвенд… Как степь.
Келлхус тут же понял свою ошибку. В глазах его спутника полыхнула ярость, и причина ее была несомненна.
— Степь не имеет дорог, — прохрипел Найюр, — так, дунианин?
«Ты тоже выбрал этот путь, отец?»
Вопрос был излишним. Моэнгхус использовал степь, центральный образ скюльвендской картины мира, в качестве основной метафоры. Противопоставив степь, лишенную дорог, наезженным путям скюльвендских обычаев, он сумел направить Найюра к совершению действий, которые в противном случае были бы для него немыслимы. Чтобы сохранять верность степи, следует отринуть обычаи и традиции. А в отсутствие традиционных запретов любое действие, даже убийство собственного отца, становится допустимым.
Простая и эффективная уловка. Но она оказалась чересчур несложной, и в отсутствие Моэнгхуса расшифровать ее оказалось слишком просто. А это позволило Найюру узнать о дунианах излишне много.
— Снова смерч! — вскричал Найюр. «Он безумен».
— Все это! — орал он. — Каждое слово — бич!
На его лице Келлхус видел одно только буйство и безумие. В глазах сверкала месть.
«До края степи. Он мне нужен только затем, чтобы пересечь земли скюльвендов, ни за чем больше. Если он не сдастся к тому времени, как мы доберемся до гор, я его убью».
Вечером они нарвали сухой травы и связали ее в снопики. Когда небольшая скирда была готова, Найюр подпалил ее. Они сели вплотную к костерку, молча жуя свои припасы.
— Как ты думаешь, зачем Моэнгхус тебя призвал? — спросил Найюр, ошеломленный тем, как странно звучит это имя, произнесенное вслух. «Моэнгхус…»
Дунианин жевал. Лица его было не видно за золотыми складками огня.
— Не знаю.
— Но что-то ты должен знать! Ведь он посылал тебе сны.
Неумолимые голубые глаза, поблескивающие в свете костра, пристально вглядывались в его лицо. «Начинает изучать», — подумал Найюр, но тут же сообразил, что изучение началось уже давным-давно, еще с его жен в якше, и не прерывалось ни на миг.
«Измерению нет конца».
— В снах были только образы, — сказал Келлхус. — Образы Шайме. И неистовой схватки между народами. Сны об истории — той самой вещи, что дуниане ненавидят сильнее всего.
Найюр понял, что этот человек делает так постоянно: постоянно усеивает свои ответы замечаниями, напрашивающимися на возмущенную отповедь или расспросы. Дуниане ненавидят историю? Но в том-то и состояла цель этого человека: отвлечь душу Найюра от более важных вопросов. Какое мерзкое коварство!
— Однако он тебя призвал, — стоял на своем Найюр. — Кто призывает человека, не объясняя
