оглянулась. – Побегу. С меня голову сымут. Уж простите…
– В таком случае вы рискуете подпасть под статью гражданского ко… – Я не договорила; дверь захлопнулась; щелкнул замок.
Изнутри доносился приглушенный крик:
– Да нет, нет, мисс Карлайл, это не…
Я решила подождать, а потом сделать еще одну попытку: все-таки упорство иногда вознаграждается. Надо было хотя бы узнать, дежурит ли эта молодка всю ночь или скоро сменится. Сняв дорожный мешок, я присела на него у порога. Потом достала томик «Правописания» и в последних проблесках дневного света ухитрилась прочесть несколько абзацев.
Однако мне не сиделось, и через некоторое время я решила обойти здание кругом. С одной стороны меня встретила запертая калитка, зато с другой – открытый проход. Вдоль шершавой оштукатуренной стены стояли высокие мусорные бачки, серые и желтые, а над ними обрывалась металлическая пожарная лестница. На заднем дворе сушились многочисленные белые простыни и серые одеяла, удрученно повисшие в безветренной тишине. Я осторожно подергала дверь черного хода, но она была заперта.
Вдруг до моего слуха донесся частый стук. Я приготовилась увидеть все ту же санитарку, решившую меня прогнать, но оказалось, это старушка, которая выглядывала из-за ее плеча, – мисс Карлайл. Закутанная в темный халат, она стояла у окошка бокового флигеля. Еще раз постучав в стекло, она поманила меня пальцем. Я подошла ближе и остановилась прямо под окном. Она повозилась с задвижкой. Через некоторое время рама приоткрылась. Старушка высунула голову.
– Ш-ш-ш. – Она приложила к губам молочно-белый палец.
Я кивнула и повторила ее жест. Тогда она знаком предложила мне влезть в окно. Я огляделась. К этому времени уже совсем стемнело, и я почти ничего не видела, но, похоже, поблизости никого не было. Просунув в окно котомку, я взобралась на подоконник.
В тесной каморке пахло… старостью: продуктами жизнедеятельности, которых угасающий организм выделял самую малость, отчего запах не вызывал отвращения. К нему примешивался еще один слабый запах, не лишенный приятности: кажется, аромат сирени. В потемках можно было различить платяной шкаф, комод, туалетный столик и небольшое кресло. Простыни на узкой кровати сбились в ком – видно, обитательница комнаты только что поднялась с постели.
– Ни минуты не сомневалась, что ты вернешься, любимый мой, – прошелестела она, изображая подобие страстных объятий.
На самом же деле она была такого крошечного росточка и хрупкого сложения, что просто прильнула ко мне, еле доставая до груди, и обвила меня руками. Я опустила взгляд на воздушно-белый венчик волос и, когда глаза привыкли к темноте, увидела бледно-розовую макушку с россыпью пигментных пятен. Старушка вздохнула.
Приобняв ее за плечи, я думала только о том, как бы не переломать хрупкие косточки.
– Джонни, любимый, – шептала она. – Наконец-то.
Я закрыла глаза, бережно прижимая ее к себе. По истечении некоторого времени до меня дошло, что она спит.
Стараясь не делать резких движений, я отстранилась, расцепила у себя на ягодицах старческие пальцы и осторожно уложила бедняжку в кровать, а там расправила простыни, одернула ее ночную сорочку и подоткнула одеяло. Тихонько всхрапнув, она перевернулась на бок. На морщинистом лице играла едва различимая улыбка.
Я приоткрыла дверь. В коридоре было темно и тихо. Откуда-то пахнуло казенной едой. Снаружи комнатка мисс Карлайл была помечена четырнадцатым номером; примерно на уровне глаз, вставленная в пластиковый футляр, виднелась карточка с ее фамилией. Я перевела дух. Это уже кое-что. Обернувшись назад, в комнату, я разглядела за окном молодку в сестринском халате, которая снимала с веревок постельное белье и бросала в корзину. Вскинув на плечо котомку, я бесшумно вышла в коридор и прикрыла за собой дверь.
Ничего похожего на имя Жобелии я не увидела. Зато в коридоре обнаружился пожарный выход – застекленная и зарешеченная дверь, ведущая в главное здание.
Дверь с легким скрипом подалась, пропуская меня в слабо освещенный холл. Послышалась музыка, ее прервал мужской голос, натужно веселый, как у эстрадного конферансье, потом опять заиграла музыка. Я двинулась вперед и увидела еще несколько дверей, на каждой из которых крепилась именная карточка.
Самая первая гласила: «Миссис Азис». Я огляделась по сторонам, для приличия легонько постучалась, осторожно толкнула дверь и медленно вошла в затемненную комнату.
Размерами она превосходила конуру мисс Карлайл. Увидев две односпальные кровати, я заподозрила, что к Жобелии подселили соседку, а это могло усложнить мою задачу. Но раньше времени беспокоиться не стоило: комната была пуста. Пока я раздумывала, как быть дальше, до моего слуха донеслись старческие шаги и два приближающихся голоса.
В комнате было два платяных шкафа. Рванув на себя ту дверцу, которая оказалась рядом, я обнаружила, что шкаф забит до отказа. Нечего было и думать втиснуться туда с котомкой. Второй шкаф оказался запертым. Я бросилась к ближайшей кровати, но под ней был ящик для белья. Голоса уже звучали прямо за дверью. Метнувшись ко второй кровати, я подняла край покрывала. О счастье – простой железный каркас! Я пнула ногой пластмассовый ночной горшок и юркнула под кровать за считанные секунды до того, как открылась дверь. От ковра пахло застарелой пылью и – едва уловимо – рвотой.
– Не желаю ложиться спать, так и знай, негодница, – фыркал узнаваемый голос; меня охватило странное чувство: отчасти знакомое, отчасти дразняще-неизведанное.
– Ну-ну, миссис Азис. Чтоб хорошо выглядеть, нужно вздремнуть, правда же?
– В моем возрасте невозможно хорошо выглядеть. Я страшна, как смертный грех. Не мели чепухи. Зачем ты меня гонишь в постель? Что тебе втемяшилось? На улице еще светло.
– Да где ж светло? Гляньте-ка.
– Это темные шторы.
В комнате щелкнул выключатель.
– Ну вот, так-то веселей, правда же? Сейчас ляжем в кроватку, да?
– Я не ребенок. Это ты – ребенок. Надо было мне остаться с белым мужчиной. Уж он бы обращался со мною по-человечески. Почему они так поступили?
– Ну-ка, миссис Азис. Давайте-ка снимем кофточку.
– Ах ты…
За этим последовала тирада не то на гаэльском, не то на халмакистанском, не то на смеси этих наречий. Впрочем, где-то я читала, что в гаэльском, по сути, нет бранных слов, а значит, Жобелия, которая обрушила на несчастную санитарку лавину ярости, либо изобретала ругательства на ходу, либо прибегала к языку своих предков.
Через какое-то время мне наскучило прислушиваться, но главное – я прилагала все силы к тому, чтобы не чихнуть. Оттянув язык к гортани, я давила пальцем на нос, пока из глаз не брызнули слезы. Этот проверенный способ не подвел, но риск был немалый.
Всеми правдами и неправдами Жобелию уложили в постель; санитарка пожелала ей спокойной ночи, выключила свет и затворила за собой дверь. В потемках Жобелия продолжала сыпать проклятиями.
Теперь возникал щекотливый вопрос: каким образом сообщить о моем присутствии, но так, чтобы ее не хватил удар и чтобы она не начала во все горло звать на помощь?
Все сомнения разрешил мой собственный нос. Как я ни сдерживалась, зуд оказался сильнее меня.
Стиснув зубы и прижав язык к горлу, я содрогнулась.
Невзирая на все меры предосторожности, чих получился оглушительным.
Ругательства мгновенно прекратились.
