— Боюсь, что эта скотина умрет, и мы не успеем с ним поговорить…
Я пожал плечами:
— Капитан Любчик! Меньше цинизма…
Может быть, я задремал, но в какой-то момент снова открыл глаза и увидел, что, загораживая весь дверной проем, появился в белом фартуке, похожем на поварской, Фима Удовский. На необъятном животе следы крови расходились темными пятнами и разводами. Фима был похож на громадный кухонный холодильник «Шарп».
Мы с Любчиком одновременно вскочили ему навстречу и дуэтом, как спевшиеся эстрадники, завопили:
— Как он?
Фима стянул с себя латексные перчатки, кинул в лоток и сообщил индифферентно:
— Бог весть. Шансов немного. Скорее всего в течение суток он должен умереть от острого перитонита. Конечно, тот здоровенный обормот, что лежит в соседней операционной, добил его этой спицей. — Фима вздохнул и добавил:
— У него чистейшая сквозная пулевая рана в бедро… Кость не задета… Можете вечером его забирать и перевозить в тюремную больницу. А то здесь милиции многовато… Кстати, вы поищите на месте нападения в гостинице, там должна быть рукоятка от этой спицы…
Мне уже доводилось видеть это бесшумное орудие тренированных убийц, которые наносят в низ живота удар снизу вверх, по существу, не оставляя снаружи следов — из раны почти нет кровотечения, подпиленную рукоятку отламывают и уносят с места происшествия. Обычно хирурги не сразу замечают смертоносный удар деревянной спицей — суматоха приемных покоев, рентген не фиксирует, раненый, как правило, уже без сознания. В поле зрения хирургов она возникает через несколько часов, а иногда и через пару суток, завершая безукоризненно свое дело.
— Нам надо с ним поговорить… — сказал я. Фима пожал плечами:
— Вообще-то с такой просьбой я бы должен был шугануть вас обоих… Но он уже очнулся и сам почему-то хочет поговорить с вами…
Мы удивленно переглянулись с Любчиком, который взвился под потолок:
— Доктор! Ефим Евгеньевич! Да не тяните тогда резину! Он ведь может кончиться в любой момент! Или передумает этот гад ползучий…
Фима вывел нас в коридор, проводил в послеоперационную палату, строго предупредил: «Даю вам десять минут!» — И ушел.
Мамочка усох, скукожился, глаза провалились, проявился неожиданно большой горбатый нос, и багровость страшного рубца через все лицо померкла, и даже крысячьи острые ушки, прижатые к голове марлей, стали незаметны. Удивительно — он вдруг стал похож на Сталина.
Мамочка приподнял веки, смотрел некоторое время на меня, потом с усилием сказал:
— Явились, черти, за мной? — Помолчал и спросил:
— Это, наверное, ты мне все устроил?
Любчик примирительно-философски заметил:
— А какая тебе разница? Все равно ты должен был так кончить. Знаешь, ведь наказывает сатана, а карает Бог…
У Мамочки скривился в насмешке угол разорванного рта:
— Да ладно тебе! Жалко, не было у меня с собой «волыны». Вы запомните мои показания, вам это потом понадобится… Хочу, чтобы он тут потом валялся, как я… Это — Десант, джангировский бык. С ним еще был белобрысый… Не знаю, как его зовут… Вы уж достаньте Джангира, его это дела…
— Я могу это передать Нарику, — предложил я -Если ты скажешь, где он…
Умирающий Мамочка лашел в себе силы, засмеяться:
— Вы что думаете, что я скурвился и сдам братана? Хер вам! Хочу вашими же руками вмастырить этим нелюдям… Достаньте их покрепче…
— Скажи, а где Бастанян? — спросил я.
Мамочка молчал, то ли отключился, то ли обдумывал мой вопрос, то ли решал, стоит ли говорить.
Любчик, тихо сидевший у стены, встал со стула, подошел к капельнице, из которой бежала струйка жидкости, еще дающая Мамочке жизнь, — его существование висело на этом тонком прозрачном пластмассовом проводке. Любчик сухо щелкнул пальцами — большим и средним, будто воздух с треском щипнул. Мамочка открыл глаза и осмысленно посмотрел на него. Любчик снял с подвеса капельницы стеклянный стакан с кордиамином и задумчиво стал крутить его в руках. В зрачках у Мамочки плеснулся ужас — если опер пережмет шланг, этот сладкий спасительный ток жизни замрет. И придет смерть.
А Мамочка не хотел умирать. Он надеялся отбиться и от нас, и от смерти, он еще собирался с нами рассчитаться и отомстить. Ему убитого Валерки Ларионова было мало.
Любчик опустил капсулу с лекарством до пола и показал ему, как легко сгибается прозрачно- белесый шланг. И тихо, почти шепотом спросил:
— Где Бастанян?
Мамочка быстро хрипло забормотал:
— Бастаняна нет… Убили… Третьего дня… Нарик поклялся, что армяшка не переживет брата ни на один день…
— Куда дели труп? — спросил я. Мамочка захрипел громче:
— Куда труп дели?… Сожгли!… Нету его… Прах, дым… re Он обессиленно замолчал. Любчик повесил стакан на стойку капельницы.
— Зачем вам нужен был Бастанян? — спросил я.
Посииневшими губами Мамочка прошептал:
— За ним большие деньги… Мы давно еще переправляли ему зубы…
— Какие зубы?
Долгая пауза, иссякающий вздох, Мамочка шепнул:
— У Джангира есть черт.и Приносит зубы убитых… Золотые… Где берет — не знаю…
На экране монитора забилась, заплясала огненная точка еердечного пульса.
Потом вдруг остановилась, снова двинулась, она стала замедлять ход, описывая плавные нисходящие синусоиды, что-то там пикнуло, и кривая выпрямилась в ровную линию. Загудел тягучий назойливый зуммер, в палату вбежала сестра, схватила Мамочку за кисть руки — искала пульс. Быстро повернулась к нам:
— Уходите!… Он умер…
62. ТУЛЬСКАЯ ОБЛАСТЬ. ПРОКАЖЕННЫЕ
Вонг позвонил и сообщил своим невыносимо вежливым голосом:
— Товарищ генерал, человека, о котором вы говорили, я нашел…
— Где он? — импульсивно вскинулся Джангир. Вонг молчал одно мгновение, потом так же вежливо, почти ласково сказал:
— Я не могу говорить об этом по телефону… При случае я вам об этом сообщу… Я жду указаний — приступать мне к выполнению основного задания? Или подождать? Здесь он сидит крепко — можно не торопиться…
Джангир глубоко, радостно вздохнул и ощутил необыкновенную легкость, освобожденность от тех бесчисленных забот и сложных обязательств, которые он должен был все время учитывать, помнить, оценивать, принимать в расчет, завязывать на них свои решения и поступки. Все!
— Можешь исполнять его… Больше он никому не нужен!
