Шеф безопасности тяжело вздыхал:
— Хлопала ушами…
Людмила попыталась вступиться:
— Но он действительно выглядел неузнаваемо… С ним была очень привлекательная женщина — может, это сбило охранников с толку?
— А по-твоему, киллер должен ходить по городу в пулеметной ленте, как матрос Железняк? — любезно поинтересовался я и снова спросил Сафонова: — Сколько у нас там людей?
— Четыре наряда по два человека.
— Прекрасно! Всех уволить… Сегодня же…
— Александр Игнатьич, прошу вас, не горячитесь, — стал заливаться бурым склеротическим румянцем Сафонов. — За этот прокол отвечаю я. Из-за ошибки или нерадивости одного охранника, наверное, не правильно наказывать еще семерых людей…
— Я понимаю — семьи, дети, безработица на дворе, — кивнул я. — Кузьмич, дорогой мой, ты меня не правильно понял. Я их не наказываю. Они мне просто не нужны, они — слабое звено в неработающей цепи. Как системщик, я не могу этого допускать. Уяснил?
Цвет лица Сафонова приобрел черно-багровый оттенок, как уголь в горне.
— Уяснил, Александр Игнатьич, уяснил, — вздохнул он тяжело. — Как системщик, вы должны начинать с меня — я руковожу этой несрабатывающей цепью…
— Я об этом подумаю, — спокойно, без нажима пообещал я.
— Хорошо, — сказал Сафонов, глядя в стол. — Дайте, пожалуйста, указания относительно охраны офиса Людмилы Андреевны.
Я прошел за свой стол и снова вставил дискету в гнездо компьютера. На экране монитора поплыли символы загадочных процессов пробуждения зловещей памяти. Там сейчас дремал оживающий демон.
— Охрану в офисе «Уорлд трэвел» снять, — решился я наконец. — Людмиле Андреевне она больше не нужна…
— Как?! — в один голос воскликнули Сафонов, Людмила и немо молчавший до сих пор Ордынцев. Они заголосили хором. Греческий хор ужаса и гнева.
На экране монитора, который виден был только мне, всплыли из необъятной глубины электронных волн слова:
Ну скажи на милость, Алексей Кузьмич, дорогой ты мой охранно-сыскной бык-ветеран, какую ты можешь обеспечить охрану моей неугомонной семье — при условии, что с Котом Бойко не должно происходить ничего чрезвычайного?
Нет, об этом мне надо позаботиться самому. Мне вообще не на кого рассчитывать, кроме себя самого. Он, Хитрый Пес, тебя, Мидас, не подведет. Вы уж давайте держитесь и дальше друг за дружку.
Я выключил компьютер и сказал ровным голосом своей бывшей любимой жене:
— Люда, опустим сто страниц объяснений… Сразу — к делу. Ты берешь Ваньку и вылетаешь с ним в Швейцарию. На сборы — два дня…
— Подожди, Саша, как это можно? У меня…
Я вылез из кресла, подошел к Людмиле, нежно обнял ее за плечи, поцеловал в щеку, раздумывая с удивлением о том, что когда-то я вожделел к этой крупной тетеньке с тяжелым красивым лицом римского памятника. Непостижимо!
— Людочка, перестань… У тебя дела!… Я понимаю. И у меня дела!… Но все они ничего не стоят! У нас есть с тобой только одно настоящее дело — сын! Вот это серьезно! И мы за него отвечаем. У меня дом под Лозанной, поживете, отдохнете, погуляете. Запомни — никому не сообщай свой адрес и телефон, тебя Кузьмич подробно проинструктирует. Мне будешь звонить по спутниковому телефону. На следующей неделе мне надо по делам в Париж — заверну к вам, проведаю, А через месячишко здесь все утрясется — сразу вернетесь…
Она смотрела на меня так, будто пыталась запомнить, словно прощалась навсегда. Против воли из глаз ее катились слезы, она некрасиво, неопрятно плакала, негромко всхлипывая:
— Не утрясется… Саша… Я его видела… Прошу тебя — сделай что-нибудь! Не по уму, а по сердцу…
КОТ БОЙКО: В ДОБРЫЙ ЧАС, ДРУЗЬЯ
По радио, наверное, специально для меня пел Андрей Макаревич:
Он мне пел, а я готовил пулю для своего друга Серебровского. Я сидел за столом, который был мне сейчас как верстак. В центре — яркая настольная лампа. Слева — мой изумительный разобранный бельгийский карабин. На столешнице — миниатюрные инструменты для ремонта часов, аптекарские весы, ручные тиски, несколько вынутых из обоймы патронов.
Из-за неплотно прикрытой двери в ванную я слышал шелестящий шум душа и голос Лоры, подпевающий Макаревичу:
Пассатижами я вынул пулю из гильзы, высыпал на лист бумаги порох. Потом повторил эту операцию со следующим патроном. Порох ссыпал на чашку весов, очень аккуратненько добавляя смертельные черно-серые крупинки. Как сказал классик — порошок Бертоле успешно лечит зубную боль в сердце.
— Порядок! — скомандовал сам себе. Через бумажную вороночку загрузил порох в пустую гильзу, отставил ее в сторону. Взял пулю, зажал в тиски и хирургическим скальпелем сделал на головке тонкие спиральные надрезы.
А Макаревич пел, подбадривал меня, обещал:
