Я вынул из тисков пулю и закрепил в них гильзу с порохом, потом очень осторожно ввинтил в горловину пулю, тщательно обжал пассатижами и на пламени зажигалки обжег поясок гильзы. Потом долго дул на нее и перекидывал снаряженный патрон с ладони на ладонь.
Усиленный дальнобойный патрон я поставил в шеренгу уже готовых, грозно поблескивающих рыжей бронзой в желтом световом кругу под лампой. Потом встал из-за стола, потянулся, напрягся и с удовольствием почувствовал, как играют все мышцы тела. Взял со стола детали; узлы карабина и со скоростью, наработанной бессчетными сотнями часов тренировок, с коротким металлическим пощелкиванием и лязгом собрал несколько безобидных матовых железяк в смертоносную машину.
Карабин больше не существовал отдельной неодушевленной жизнью — он стал частью меня, мы слились в один боевой механизм, который не может ошибаться, не знает пощады.
Я поднял карабин и прицелился в далекую телеантенну за окном, она плавала тоненькой ниточкой в натекающей вечерней мгле, в подступающей ночи, в мире, который почему-то хочет вытолкнуть меня из этой яркой праздничной жизни.
Я стоял недвижимо, чувствуя, как теплое дерево приклада врастает в мое плечо. Как легко поразить любую цель, плюнув на версту раскаленным куском свинца! Указательный палец начинает почти неощутимое, невидимое глазу движение, ниточка замерла в кольцевом створе мушки, дыхание остановилось, и — щелк — негромкий щелчок холостого выстрела!
Серия — щелк! — щелк! — щелк!
Бесшумно я упал на пол, быстро, плавно — перекат через спину — щелк! — щелк! — щелк! Ах, как жалко, что стальное чмоканье курка быстрым злым пунктиром рассекает песню Макаревича!…
Я спружинил на ногах, вскочил, упал и снова дал серию: щелк! — щелк! — щелк! Прыжок, кульбит, и опять серия — пока еще холостых выстрелов. И все надо делать очень быстро, беззвучно, неслышно, только Макаревич — под негромкое частое клацанье затвора автомата — пусть поет свою грустную песню о дружбе, об ушедших временах, о разведенных путях:
Я должен двигаться гибко, стремительно, бесшумно. Это не тренировка, не разминка. Это репетиция. Как языческий шаманский танец войны, пусть это будет ритуал неотвратимой смерти.
Я услышал шорох за спиной, опустил карабин и обернулся — в дверях ванной Лора с ужасом смотрела на меня.
СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ: МАЛЯВА НА ДИСКЕТЕ
Когда я пришел к себе в кабинет, мой личный секретарь, именуемая Леной Остроумовой, сидела с телефонной трубкой в руках за моим столом. Закрывая ладонью микрофон, она сообщила мне:
— Ленин прав, кино — важнейшее искусство для народа! Житья нет от сумасшедших, — убрала руку и сказала в микрофон: — Я вам все объяснила, присылайте в письменном виде, до свидания…
Положила трубку, встала из-за стола.
— С чужого коня — посреди грязи… Хотя вы не чужой, а Верный Конь…
Я хмыкнул, усаживаясь в кресло. Вообще-то кресло было огромное, мы бы там и вдвоем поместились. Вполне возможно, было бы удобнее. Или приятнее.
— What's up? — запросил я свой рабочий аппарат. — Что происходит в нашем милом зверинце?
— Я получила для вас еще несколько справок из Интерпола от вашего коллеги Пита Флэнагана. — Лена положила на стол пластиковую папочку и деловито спросила:
— Как я поняла, Хитрый Пес — это Александр Игнатьич?
— Да. А что?
— За что это вы его так?
— А он сам придумал для нас эту игру. Нам было лет по десять… Индейцы… Рыцари тайного ордена… Потом мы превратились в пиратов. Потом были космические разведчики… Потом мы были ремарковскими товарищами… Потом мы были очень многими… Пока не превратились в сегодняшних уродов.
— Занятно, — усмехнулась Лена. — Сейчас уже, наверное, никто не играет в такие игры… И никто так не дружит.
— Так, как мы дружим сейчас, кажется, дружат все…
Лена рассмеялась — лицом она была похожа на куклу-'неваляшку': круглая мордашка со вздернутой носопыркой и огромными синими, якобы простодушными глазами. Такие беспомощно доверчивые очи бывают только у аферистов «на доверии».
— Мой отец говорит, что раньше дрались до первой кровянки, а сейчас — до последнего издыхания…
— Ну, Лена, ваш отец, — замминистра, он-то уж знает, о чем говорит. — Я начал просматривать содержимое папки.
— Родней попрекаете? — со вздохом спросила Лена.
— Ни в коем случае! Завидую… — рассеянно ответил я, читая документы — увлекательнейшие изыскания моего друга Флэнагана. Потом поднял голову: — Лена, я не хочу, чтобы эти бумаги шли через нашу службу безопасности…
— Не доверяете?
— Лена, о чем вы говорите? — с возмущением откликнулся я. — Доверяю! Конечно, доверяю. Но хочу дышать отдельно.
— Я вам сегодня же открою отдельный интернетовский адрес, — пообещала Лена, а я думал о том, что никакой новый адрес не решает моих проблем. При желании можно будет снимать информацию с интернетовского провайдера, на который выходят связи всего холдинга.
Ничего-ничего, как когда-то меня подбадривал Кот хохляцкой поговоркой, — ще конячья мама нэ сдохла!
— Сергей Петрович, а что вы собираетесь делать вечером? — оторвала меня от раздумий Лена.
Я удивленно воззрился на нее:
— Сегодня? Вечером? Не знаю… Работать, наверное… А что?
— Нельзя так стараться на работе, — уверенно сообщила Лена. — Жизнь пройдет, скоро состаритесь — потом и вспомнить нечего будет. Пойдемте вечером куда-нибудь! Попьем пива, пожуем креветок, потанцуем… Вы танцевать-то умеете?
— Умею, — неуверенно ответил я, пытаясь вспомнить, когда это я танцевал последний раз. Встал с кресла, подошел к ней и уставился с интересом в ее бездонные наивные девичьи глазки. — Лена, я вам в отцы гожусь… — сказал я достаточно трагически.
— Не хвастайтесь! И не выдумывайте! В ваши времена в седьмом классе еще не жили половой жизнью, так что не рядитесь мне в папаши. Не обижайте девушку отказом — у меня может вырасти комплекс. Пойдем?
— Меня Хитрый Пес загрызет, если узнает, что будет ужинать без меня, — начал я трусливо
