Выстрел!…
Служитель тира, забыв о своей книжке, смотрел на нас с оторопью. Без остановки падали подстреленные кабаны и олени, крутились ветряные мельницы, взлетали самолетики, загорались огни, что-то непрерывно хлопало, громко ухало, механически скрежетало и играла жестяная музыка. Ванька смотрел на меня влюбленно.
— Профессионалам в любительском тире призы не полагаются, — неуверенно сказал служитель, теребя свою жалобную бороденку.
— А вы почему решили, что мы профессионалы? — спросил Ванька.
— Бой уверенный, рука набитая, — засвидетельствовал служитель.
Я засмеялся: — Боюсь, ты прав, земляк, — не полагается нам призов у тебя. Профессионалы сейчас призы берут за живые мишени… Пошли, Ванька!
В киоске «Баскин-Робинс» мы купили по длинному вафельному конусу мороженого, уселись на лавочке в тенистом палисаднике за оградой гоночной бочки — здесь нас никто не мог видеть. Неспешно судачили и вылизывали из вафель очень вкусное мороженое.
— Мать сказала, что послезавтра мы летим в Швейцарию, — сообщил Ванька.
— А что? Хорошая страна! Доводилось бывать, — поделился я. — Жаль, тебе там скоро скучно станет…
— Мне уже скучно! Ну подумай, Кот, что мне там делать? Мрак и тоска! Что я, сыру швейцарского не ел?
— На экскурсии поедете, в музеи сходите… — неуверенно предположил я.
— Да ненавижу я все это! «Гнедиге фрау, лиебер кнаббе! — передразнил Ванька. — Посмотрите налево, взгляните направо, здесь плюнул в Женевское озеро базельский чиновник Эйнштейн, открыв теорию относительности». Дурь для зажиточных дебилов…
Ванька облизал свое мороженое, обкусал край вафельного стакана, бросил суетящимся под ногами воробьям. Самый шустрый растолкал остальных, подхватил вафлю — взлетел на ветку дерева за нашей спиной. Не глядя на меня, Ванька спросил:
— Вы с отцом навсегда поссорились?
Я подумал, оторвал от своего стаканчика вафлю, кинул веселым нахальным воробьям, потом сказал:
— Мы с ним не ссорились. Давай опустим печальные детали… Была такая история, давным-давно, далеко-далеко. Родились два мальчика-близнеца, которых назвали Чанг и Энг. Прекрасные ребята, всем хороши, веселы, умны и подвижны. Одна беда — родились они сросшимися в грудине…
— Сиамские близнецы? — уточнил Ванька, он, видно, как его отец, читает все подряд.
Я кивнул, бросил еще кусок вафли птицам.
— Им суждено было всю жизнь смотреть в лицо друг другу. Всегда вместе, глаза в глаза… Они выросли, не зная свободы. И от этого возненавидели друг друга. Чанг сказал, что свобода больше любви… А Энг ответил: значит, она дороже жизни…
Я подкинул кусок вафли, воробей подхватил его на лету и устремился ввысь, и я в тот же миг, будто подброшенный пружиной, подпрыгнул вверх, вперед — это было упражнение, которому меня учил когда-то молодой, стройный Карабас, — протянутой рукой схватил летящую птичку, плавно опустился и протянул Ваньке сомкнутую ладонь, в которой судорожно трепыхался воробей.
— Свобода, Ванька, дороже жизни. И платишь за нее только тем, что тебе по-настоящему дорого…
Раскрыл ладонь, подкинул воробья — и птичка с испуганным счастливым криком унеслась прочь.
СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ: ОСЛЫ ПОСРЕДИНЕ РЕКИ
Я попросил Лену:
— Распечатай мне, пожалуйста, мое вчерашнее письмо как официальные запросы о судьбе правительственного кредита Поволжскому региону…
Лена сделала пометки в блокноте.
— В какие адреса?
— Министерство экономики, канцелярия премьера, Главное управление экономической преступности МВД, Генеральная прокуратура, губернаторам Поволжского региона…
Лена записывала, усмехалась:
— Неслабо взялись! Надеетесь сыскать концы?
— Надеюсь… Девяносто миллионов — такая здоровенная иголка, что даже в нашем стоге оставляет следы. Лена подняла на меня взгляд, испытующе посмотрела:
— Босс знает, что вы ищите эти миллионы?
— Он знает, что я ими интересуюсь. А что? Почему ты спрашиваешь?
— Так, к слову пришлось… Я вижу, вы не очень взволнованы сегодняшним ЧП? — спросила Лена.
— Я взволнован, но участвовать в этой бессмысленной суете не хочу. Кот ничего не сделает мальчишке.
— Я тоже так думаю, — согласилась Лена. — Но заложников не обязательно убивать или мучить… А Кот взял Ваньку как заложника. Он будет диктовать условия.
— Ты о-очень вострая девушка, Лена, — заметил я. — И знаешь больше, чем говоришь.
— По-моему, это нормально, — пожала Лена плечами. — Вострый человек и должен говорить поменьше.
— Наверное… Но с Котом ты ошибаешься. Он не будет держать Ваньку, чтобы успешно жать из Серебровского масло.
— А зачем взял с полки пирожок?
— Кот разбирается с Серебровским. По понятиям. Он его учит, он разрушает его дух, он запугивает его, нервирует, заставляет делать ошибки. Он хочет растоптать гордыню великого магната… — Я не говорил с ней, я раздумывал вслух. — Кот пытается показать ему, что, пока люди живы, власть любви и ненависти, память прошлой жизни сильнее любых денег, наемной охраны, политического могущества…
Лена подошла ко мне, быстро обняла и поцеловала. Снова поцеловала, целовала коротко, жарко, будто кусала, потом оттолкнула от себя:
— Вы с Котом оба — пожилые придурки! И Кот обречен…
— Много ты понимаешь! — недовольно буркнул я.
— Как только босс заполучит обратно Ваньку, он прикажет Сафонову бить Кота на поражение, — уверенно сказала Лена.
— Кузьмич не захочет этого делать.
— Тогда он прикажет ему убить Кота через «не хочу» — без удовольствия. Через не могу! Оглядись вокруг себя — у Кузьмича нет выбора, он сам висит здесь на волоске.
— Серебровскому не на кого поменять Кузьмича. И некогда — начинается избирательная кампания. Лошадей не меняют посредине реки, — тоскливо сказал я и с болью ощутил вдруг, что эта молоденькая девочка знает о нынешней жизни больше, чем я. И вписана в нее гораздо прочнее.
— Лошадей — может быть, — усмехнулась Лена. — А ослов топят на самой стремнине…
Я обнял ее за плечи, посмотрел пристально в глаза и медленно, неуверенно сказал:
— Наверное, я слишком долго отсутствовал…
— И что? Это прекрасно! Наблюдать революции издалека — полный кайф! Как ужастик по видику — страшно, но совсем безопасно.
Я помотал головой:
— Не об этом я… Серебровский сказал — здесь нет места тем, кому за тридцать. Мне — тридцать
