Впечатление такое, что у них совсем нет работы…
Колльберг подошел к соседней камере.
— Ну вот, теперь вы уже переступили порог полицейского участка, — сказал он мужчине в спортивном костюме. — А через несколько минут увидите, какие условия у нас, в криминальной полиции.
— Я намерен подать на вас жалобу за превышение служебных полномочий.
— Ну вы даете, — сказал Колльберг.
Он вытащил из кармана блокнот.
— Прежде чем мы отправимся в путь, будьте настолько любезны и сообщите мне имена и адреса всех членов вашей организации.
— Это вовсе не организация. Это всего лишь несколько отцов семейств и…
— И вы ходите вооруженные в общественных местах и пытаетесь сбивать с ног полицейских, — сказал Колльберг. — Давайте имена.
Через десять минут он затолкал обоих отцов семейств на заднее сиденье, отвез их на Кунгсхольмсгатан, поднялся с ними лифтом наверх и втолкнул их в кабинет Мартина Бека.
— Об этом вы будете жалеть до самой своей смерти, — сказал старший из мужчин.
— Единственное, о чем я жалею, так это о том, что не сломал вам руку.
Мартин Бек быстро и испытующе посмотрел на Колльберга и сказал:
— Спасибо, Леннарт. Ты уже можешь ехать домой.
Колльберг ушел.
Мужчина в спортивном костюме сделал глубокий вдох, словно хотел что-то сказать, но Мартин Бек жестом остановил его. Он показал им кивком, чтобы они присаживались, и несколько секунд сидел молча, поставив локти на стол и сжав ладони. Потом сказал:
— То, что вы сделали, безответственно. Такие действия для общества намного опаснее, чем единичный преступник или даже целая банда преступников. Дело в том, что они открывают дорогу менталитету линча и произволу в отношении закона и правосудия. Они выводят из строя механизм защиты общества. Вы понимаете, что я имею в виду?
— Вы говорите как по-писаному, — кисло заметил мужчина в спортивном костюме.
— Совершенно верно, — сказал Мартин Бек. — Дело в том, что это основополагающие вещи. Катехизис. Вы понимаете, что я имею в виду?
Им понадобилось больше часа, чтобы понять, что он имеет в виду.
Когда Колльберг приехал к себе домой на Паландергатан, его жена сидела в постели и вязала. Он не произнес ни слова, разделся, пошел в ванную и принял душ. Потом забрался в постель. Жена отложила вязание в сторону и сказала:
— Что это за ужасная шишка у тебя сзади на голове? Тебя кто-то ударил?
— Приласкай меня, — сказал он.
— Мне мешает живот, сейчас… вот так, иди ко мне, мой маленький. Так кто тебя избил?
— Два болвана-дилетанта, — сказал Колльберг и уснул.
XXII
В понедельник утром за завтраком жена Мартина Бека сказала:
— Что же это получается? Значит, вы не можете схватить этого типа? Но ведь то, что вчера произошло с Леннартом, просто ужасно. Теперь я понимаю, что люди испытывают страх, но если они начнут нападать на полицейских…
Мартин Бек сгорбившись сидел за столом, он был еще в пижаме и халате. Он пытался вспомнить, что ему, собственно, снилось перед тем как он проснулся. Это было что-то неприятное. Связанное с Гюнвальдом Ларссоном. Он погасил первую утреннюю сигарету, посмотрел на свою жену и сказал:
— Они не знали, что он полицейский.
— Не имеет значения, — сказала она. — Это ужасно.
— Да, — согласился он. — Это ужасно.
Она откусила поджаренный ломтик хлеба и хмуро посмотрела на окурок в пепельнице.
— Тебе не следовало бы курить с самого утра, — сказала она. — Это плохо влияет на твое горло.
— Да, — произнес Мартин Бек.
Он уже хотел снова закурить, однако оставил пачку сигарет в покое и подумал: «Инга права. Конечно, это плохо влияет. Я много курю. И трачу на это деньги».
— Ты много куришь, — сказала она. — И тратишь на это деньги.
— Я знаю, — сказал он.
Он подумал о том, сколько раз уже слышал это от нее за шестнадцать лет супружеской жизни. Уже никто не сумеет подсчитать.
— Дети спят? — спросил он, чтобы перевести разговор на какую-нибудь другую тему.
— Да, у них ведь каникулы. Малышка пришла вчера вечером домой ужасно поздно. Мне не нравится, когда она вот так, по вечерам, бегает по улице. В особенности теперь, когда здесь бродит этот сумасшедший. В конце концов она еще ребенок.
— Ей скоро исполнится шестнадцать, — сказал он. — И, насколько мне известно, она была в гостях у подружки в соседнем доме.
— Нильсон, который живет под нами, вчера сказал, что если родители позволяют детям бегать по улицам без присмотра, то они сами во всем будут виноваты. Он говорит, что в обществе существуют меньшинства, например, эксгибиционисты и так далее, которые должны удовлетворять свою агрессивность, и если дети попадут к ним в руки, то в этом будут виноваты родители.
— Кто он такой, этот Нильсон?
— Заместитель директора, который живет под нами.
— У него есть дети?
— Нет.
— Понятно.
— Я тоже сразу же ему это сказала. Что он не знает, что это такое — иметь детей. Когда человек все время беспокоится.
— А зачем ты с ним разговаривала?
— Нужно поддерживать хорошие отношения с соседями. Тебе бы тоже не помешало хоть иногда с ними общаться. Кстати, это очень милые люди.
— Я бы этого не сказал, — заметил Мартин Бек.
Он чувствовал, что медленно, но верно дело идет к ссоре, и быстро допил кофе.
— Мне нужно одеться, — сказал он и встал из-за стола.
Он пошел в спальню и сел на спинку кровати. Инга мыла посуду, и как только он услышал, что в кухне перестала течь вода и приближаются ее шаги, быстро юркнул в ванную и заперся там. Наполнил ванну, разделся и лег в тепловатую воду.
Он лежал неподвижно и расслабленно, с закрытыми глазами, и пытался вспомнить, что ему снилось. Он думал о Гюнвальде Ларссоне. И Колльберг и он недолюбливали Гюнвальда Ларссона, хотя иногда совместно проводили какое-нибудь расследование. Мартин Бек подозревал, что даже Меландер с трудом переносит своего коллегу, хотя по нему это никогда не было видно. Гюнвальд Ларссон обладал редким талантом раздражать Мартина Бека. Даже сейчас, когда последний думал о Гюнвальде Ларссоне, тот действовал ему на нервы, однако в глубине души он чувствовал, что его раздражение относится не к Гюнвальду Ларссону как к человеку, а скорее к тому, что тот говорил или делал. Мартин Бек был убежден, что Гюнвальд Ларссон сказал или сделал что-то важное, нечто такое, что имело отношение к убийствам в парках. Однако ему никак не удавалось вспомнить, что это было, и поэтому он, очевидно, был столь раздражен.
