– Да я стену кулаком прошибу!..
– А я даже не кулаком!..
Давно так не ругались! А как тут не поругаться?
– Да сдадутся они, куда денутся? Все, жила у Трои лопнула!
– Хватит, навоевались, стольких положили!..
– Согласиться! Пусть своих баб… напоследок, пока мы сами до их баб не добрались!..
Шатер Агамемнона. Военный совет. Ругань.
– А почему Приам четыре дня попросил? Почему четыре? Не три, не семь, а? Нет, хитрит, козел старый!
– Против, против! Не давать перемирия! Я и сам против. Троянцы предложили подождать - четыре дня и четыре ночи. Очень им нужно богов вопросить. Оно, конечно, дело полезное…
– Да за эти дни мы сами сопьемся!..
Вот именно. Победа была близка, она шелестела крыльями над самым ухом. Но - не ухватишь. И вправду, хитер ванакт Приам! Не осталось у него союзников, воинов, даже сыновей почти не осталось, теперь вот и Палладия боги (ух, боги!) Трою лишили. …Но жив Парис. Но есть еще НЕЧТО. А ведь Приам получит четыре дня. Целых четыре дня! Не в первый и не в десятый раз приходится заключать перемирие с врагом. Куда деваться? Вначале многие (тот же Любимчик!) предлагали не давать врагу передышки, давить, переть напролом. Много бы они навоевали среди сотен неубранных трупов! Но сейчас - иное дело, и это ясно всем. Мы все-таки додавили их, мы их победили, мы разогнали полчища, мы подошли к стенам.
Битва кончилась. Впереди - осада, короткая, быстрая. Даже Капанидов 'Конь' может не понадобиться. И тут - четыре дня. Неужели троянские боги - такие тугодумы?
Лигерон, Аяксы, Менелай, Тевкр - против. И мы с Любимчиком - против. Нестор с сыновьями, Подалирий Асклепиад, Идоменей - за. Нас больше, мы голосистее, но…
– Я, Агамемнон Атрид, вождь вождей, так рассудить изволю. Должно нам пожалеть ахейскую кровь. Многие, слишком многие, уже не вернутся домой. А посему повелеваю…
И угораздило тебя проспаться, носатый! Вечер первого дня перемирия. Весь день мы проспорили, проорали, промахали кулаками. А капельки воды в невидимой клепсидре все капали, и этот тихий стук нравился мне все меньше и меньше. Время - тоже оружие. Приам решил построить свой Котел. Не захлебнуться бы нам в этом котле, и не водой - кровью!
– Дидо-ладо, дили-дили!
Мы троянцев победили!
Золотишко набирай,
Баб послаще выбирай!
Хей-я-я! Хей-я-я!
– Ну, в общем, так, парни! Тряхнул я тут одного троянца пленного, так он мне все как есть обсказал. Какие дома побогаче, в каких храмах идолы золотые…
– А про жен троянских прекрасноланитных и прекрасноволосых он тебе тоже рассказал?
– Пень ты амбракийский! На всех этой сладости хватит. Ох, и потешимся!
– Сам ты пень! А вот что потешимся - это точно. Я уж своего не упущу!
– По-о-обе-е-да-а-а-а! Наливай! Наливай! Хей-я-я!
– Ребята! Богоравные басилеи! Что-то здесь не так, совсем не так. Поэтому приказываю: дозорных проверять лично, посты удвоить…
– Да ну, Тидид!
– Я тебе покажу 'ну'. Смуглый! Сфенел - ночью не спать, потом с… басилисой намилуешься. Идоменей - море! Там не только дельфины плавают. Фоас - горы, Хет-тийские ворота…
– Брось, Диомед! Все пьют, все гуляют…
– Ага! На поминках тоже гуляют.
Давно таким Любимчика не видел. Сидит на травке, жмурится. Улыбается. Я бухнулся рядом, травинку позеленее сорвал.
– Мечтаешь?
Покачал рыжей башкой, вздохнул.
– Вспоминаю, Диомед. Мечтать… рано еще мечтать.
– Рано…
Капала вода в невидимой клепсидре, незаметно, еле слышно. Кап… кап… кап…
– А я ведь себе дом построил. Перед самой войной. Сам построил - взял топор, пилу взял… Здорово там! Особенно ночью - море шумит, цикады…
Хотел я с Одиссеем о деле поговорить, о том, что все устали - смертельно, непоправимо, что за четыре дня от войска останется одна Авлида… Хотел, но промолчал. Уж больно хорошофыжий улыбался!
Кто мы с ним сейчас? Друзья? Союзники? Бывшие враги? Кто скажет?
– У каждого человека есть свой Номос, Тидид. У кого большой, у кого - совсем маленький. Агамемнону-дураку целое Царство Великое понадобилось. А зачем?
Болью отозвалось сердце. И я бы тоже так хотел: море, цикады, Амикла рядом…
– А если нет дома, Лаэртид? А если его негде построить?
Открыл глаза, поглядел изумленно.
– То есть как негде? Это в Аиде дом не построишь. В Аиде - нет. А на поле Армагеддона?
– А мне, знаешь, Диомед, сон приснился, странный такой. Будто домой вернулся, а никто меня не замечает. Мама по хозяйству хлопочет, Пенелопа сыну волосы расчесывает… Он ведь рыжий, рыжее, чем я! А меня никто не видит. Зову - не слышат. И папы нигде нет… Может, в море ушел? Ничего! Скоро уже, скоро…
Понял я - бесполезно с рыжим говорить. И о деле, и о жизни. Счастлив Одиссей Лаэртид! Травка, солнышко, над самым ухом Ника-Победа крыльями шелестит, а до Итаки плыть всего неделю. И я бы с ним рядом посидел, повспоминал за компанию. Если бы не капельки - совсем рядом, совсем близко.
Кап… кап… кап…
А перед закатом прилетели птицы. Не белокрылые чайки, не гарпии-вороны, жадные спутницы Таната, - другие. Огромные, серые, ширококрылые, они парили над лагерем - неслышно, неостановимо. Чужие птицы. Не наши.
Взмах широких крыльев - ленивый, полный гордой силы. Взмах - и снова недвижный полет в теплом вечернем воздухе… Мало кто их заметил. Мало - никто. Не глядели люди на небо.
Слыхал я от одного сирийца: где будет труп, там соберутся орлы…
– Э-э-э, ванакт! Э-э-э!
Я только вздохнул. Опять 'ходют' небо»? Делать моим гетайрам нечего - призраков у шатра лЖить.
Полночь, пьяный орущий лагерь, кулаки зудят от зуботычин. Хорошо, хоть аргивяне с куретами не разбежались. Они - да еще спартанцы Менелая. А вот остальные…
Половину дозорных словно Ио-Корова языком слизнула. И спросить не с кого. Загуляли богоравные! Кто Бро-я поминает, кто Киприду, а кто обоих сразу. И как поминают! Набромились, колесницы выкатили - и вперед меж шатров: разбегайся, народ! Кто просто нарядился - себя показать (Аякс все в той же митре, кто-то, уже и не упомню, в тех же серьгах, которые до пояса), а кто и девиц-пленниц с собой прихватил - тоже в злате-серебре. Кнуты хлещут, пленницы визжат… А вождь вождей в милости да в мудрости своей велел прямо на площадь лагерную пифосы с самосским да лемносским выкатить. И само собой, первым же к ним приложился.
– Э-э-э-э!
– Ну, чего там, Мантос?
Поглядел на чернобородого - удивился. Давно его таким не видел веселым. Да и не его одного. Вон
