Идея пришла, кажется, самому Дмитрию Ивановичу Менделееву. Подробностей не помню, но на коронацию Государя приехал какой-то китайский принц, и тогда же был подписан договор. В секретной статье китайцы разрешали нам построить полигон в западном Синцзяне и отдали нам эту территорию в аренду. На пятьдесят лет, кажется…
— Неглупо, — согласился Арцеулов. — Подальше от родных осин. Похоже, господин Менделеев предусмотрел все, даже смуту. А китайцы?
— Что китайцы? — не поняла Берг.
— Договор соблюдают? У них ведь сейчас тоже война. Как бы их большевички не позарились на «Мономаха».
— Не знаю… В Синцзяне действуют войска братьев Мо. Покуда они вели себя вполне корректно…
Упоминание о китайских большевиках весьма заинтересовало Степу. Рассуждая о «Мономахе», он как-то забыл о главном факторе всемирной революции — о международной солидарности трудящегося пролетариата. Правда, в чисто практическом плане Степа не был уверен в некоторых важных подробностях, в частности, существует ли в Китае пролетариат вместе с большевистской партией, а также должен ли он, красный командир Косухин, защищать, буде придется, полигон в Челкеле от неизвестных ему братьев Мо, или напротив — помогать им…
Арцеулов, естественно, не догадывался о Степиных сомнениях, но и без того думал о нем не самым благоприятным образом. Дело было не только в алогичности происходящего — краснопузый летит на секретнейший объект Империи. К этому капитан как-то притерпелся. Но к такому глобальному обстоятельству прибавилась мелочь, хотя и существенная. Арцеулову давно уже не нравилось странное панибратство молодого ученого Натальи Федоровны Берг с чумазым красноармейцем.
Кровь потомственного дворянина Арцеулова вскипала при одной мысли о чем-то подобном, но приходилось держать язык за зубами. Внезапно до Ростислава дошло, что Степа — не просто краснопузая сволочь. Как ни крути, он — брат героя и, вдобавок, волею Государя — такой же дворянин, как и сам Арцеулов. От этой мысли Ростиславу стало совсем худо. В конце концов Арцеулов бросил на красного командира мрачный взгляд и взялся за детектив о Нике Картере. Степа, почесав затылок, принялся листать «Метерологику» Аристотеля.
Часа через полтора Берг молча встала и направилась в сторону кабины. Степа последовал за ней, надеясь хоть краем глаза взглянуть на рубку бомбардировщика в полете. То, что он увидел, поначалу ошеломило — сквозь прозрачный колпак кабины открывалось огромное белое пространство, освещенное неяркими лучами зимнего солнца. Лишь кое-где темнели какие-то странные пятна, похожие на пучки желтоватой травы. Присмотревшись, Степа сообразил, что это островки тайги, постепенно отступавшей на остающийся за кормой север. Зрелище было захватывающим и Степа, забыв, что зашел на секунду, замер у пустого кресла штурмана, вглядываясь в манящую белую даль.
Между тем Берг подошла к замершему у штурвала полковнику, надела свободный шлем и что-то проговорила, указывая на циферблат часов на приборной доске. Лебедев вначале, похоже, не соглашался, затем кивнул, что-то показывая на лежавшей рядом карте полета, и встал, уступив Наташе место. Та села поудобнее, скользнула глазами по приборам и спокойно положила тонкие руки на штурвал. Степа желчно позавидовал, но тут сильная рука брата увлекла его обратно в салон.
Степа хотел упросить Николая разрешить ему побыть в рубке, но тот ткнул его кулаком в бок и лег на койку, велев разбудить себя через пару часов. Косухин махнул рукой и улегся на откидную койку, набросив поверх тулупа пару одеял.
Он проснулся, когда за иллюминаторами уже начинало темнеть. На соседней койке спала Наташа, чуть дальше давил на массу белый гад Арцеулов, а напротив него, к крайнему Степиному удивлению, лежал брат. В голове тут же мелькнула дикая мысль о брошенном штурвале, но Косухин тут же сообразил, что к чему — койка Богораза была пуста.
Степа встал и поспешил в рубку, желая поглядеть на гнилого интеллигента в очках за штурвалом «Муромца». Теперь пространство за стеклами кабины уже не казалось белым. Оно потемнело, откуда-то слева наползала черная тень, и последние солнечные лучи не в силах были помочь увидеть подробности того, что лежало внизу. Степа вдруг понял, что вскоре лететь придется в полной темноте и немного испугался. Сразу же подумалось, что хилый интеллигент за штурвалом того и гляди наломает дров. Косухин взглянул на пилотское кресло и поневоле удивился.
Поначалу он даже не узнал Богораза. На лице немощного студента почему-то не было очков, да и лицо то ли из-за затоплявших кабину сумерек, то ли по какой-то другой причине, стало иным. У рта, казавшегося раньше каким-то безвольным, легли неожиданно резкие складки, холодным ровным блеском горели глаза, уже не прятавшиеся за нелепыми стеклышками, а главное, совсем неузнаваемым стало выражение лица. Встреть Косухин такого Богораза в Иркутске, он бы отнесся к нему с куда большей серьезностью. Семен Аскольдович теперь ничем не напоминал нелепого студента с бронхитом. Степа еще раз поглядел на твердую фигуру в пилотском кресле, на сильные руки, лежавшие на штурвале, и почему-то вспомнил белого гада Арцеулова.
«Да какой он к чертям собачьим студент! — внезапно сообразил Косухин.
— Они же здесь все дурака валяют! Каппелевец, да и только!»
Он натянул на голову шлем с переговорным устройством и плюхнулся в свободное кресло. Богораз наконец-таки заметил его, и, как показалось Степе, слегка подмигнул. Теперь странный студент почему-то напомнил ему брата.
— Не спится, господин Косухин? — даже голос Богораза стал другим — жестким и чуть насмешливым.
Степа не знал, что ответить. Наконец, преодолев странную робость, поинтересовался, что будет, когда зайдет солнце.
— Пойдем по компасу, — Богораз сообщил это небрежно, будто только и делал, что летал на бомбардировщиках в полной темноте.
— А…а, ну да, — кивнул Степа. — Семен… Аскольдович! (называть Богораза только по имени он не решился) Можно мне… за штурвал…
Богораз коротко рассмеялся — такого смеха Степа от него ни разу не слышал, отстегнул ремни и встал, кивнув Косухину на кресло. Тот еще не веря, поспешил туда и что есть силы ухватил еще теплый штурвал.
— Спокойно, Степан Иванович… руки не напрягайте, спину чуть ровнее… Вот так…
Степа послушно выполни указание и, еще не веря, что сам ведет самолет, взглянул вниз. Под колпаком рубки мелькнул невысокий холм, блеснуло в закатном солнце извилистое русло замерзшей реки, а дальше потянулась ровная заснеженная степь.
— Чуть левее, — командовал Богораз. — Еще… Хорошо…
Степа еще с минуту понаслаждался невероятным ощущением полета, вздохнул и освободил кресло. Семен Аскольдович легко хлопнул его по плечу и вновь сел за штурвал. Косухин покачал головой и поплелся обратно…
…Когда он проснулся, в салоне неярко горели лампы, за иллюминаторами стояла черная ночь, а в гудении моторов слышалось что-то новое, словно огромной машине стало не хватать воздуха. Никто не спал. Богораз и девушка сидели на одной койке, о чем-то беседуя. Арцеулова же в салоне не было.
— Что случилось? — поинтересовался Степа, надев шлем.
— Пока еще ничего… — спокойно сообщил Богораз. — Правда, я окончательно простудился.
И он весьма натурально кашлянул.
Косухин проигнорировал последние слова и вопросительно поглядел на Берг.
— Господин Арцеулов упросил вашего брата подержаться за штурвал, — улыбнулась девушка, и без всякого перехода добавила: — Бодомган не отвечает.
— Ага! — отозвался Степа не без оттенка удовольствия, но тут до него дошло. — То есть как это… не отвечает?
— Не знаю, — пожала плечами Наташа. — Мы вызывали по радио… Боюсь, у них что-то случилось.
