Редко когда от моего Мантоса «тс-с-с-с!» услышишь. Но это еще ладно, а кто меня «Дамедой» обозвал?
— Дамеда-бог! Дамеда-Осирис! Сет! Сет! Сет!
Поворачиваться не стал (ведь «тс-с-с-с!»), просто глаза скосил. Стоит между гетайров богоравная царевна Уастис, богоравной сальной горы дочь.
Понял Мантос-курет, что нечисто дело. Понял — пропустил девчонку. Да вот только...
— Дамеда-Осирис! Сет! Иалу! Иалу! Сет!
Стоит, шепчет, смотрит... Ой и смотрит же, толстушка! Будто я уже на погребальном ложе.
— Сет! Дамеда-Осирис!
И нет ее! А богоравный Шабак бен Шабак уже новую чашу к потолку закопченному тянет.
Ну вот, теперь уже и Осирисом обругали!
Не уехали все же — до утра остались. Обещала гора сальная назавтра всех вождей собрать — о походе на Кеми потолковать. После пира — какой разговор? Вот проблюются богоравные...
Низкий потолок, на стенах чудища звероголовые зубы скалят, у окошка маленького ложе под покрывалом цветастым, тоже низкое, резное, не иначе мастера из Кеми расстарались. Дерево позолотой сверкает, по углам — девушки крылатые и на подголовнике кости белой — такие же девы-осы. Поглядишь и не сообразишь сразу — то ли для ночного сна ложе такое, то ли для вечного.
Бросил я плащ-хлену прямо на пол каменный.
Задумался.
Ежели не врет басилей Шабак (врет! врет! врет!), здорово получиться может, не хуже, чем у гиксосов. Ливийцы пустыню как пазуху своей жены знают, а у Мернептаха, ванакта Кеми, войска на севере собраны. Пройдут ливийские стрелки пустыней прямо к берегам Итеру-Нила, наведут шороху возле Фив и Мемфиса, а тут и я пожалую — от Газы и Аскалона.
Но почему Осирис? И Сет почему? Осирис, он вроде бы в Кеми первый бог...
— Тс-с-с-с-с-с!
Мог бы и не прикладывать палец к губам Мантос-курет. Сам заметил: и как дрогнуло пламя в светильниках чадящих, и как неслышно провернулась плита в стене — как раз та, на которой самое страшное чудище нарисовано.
...Рассказывали, будто в Микенах, в Пелопсовых палатах, тоже есть такое. Вроде бы стенка, а за стенкой...
А за стенкой Уастис, богоравная царевна ливийская.
На куретов даже не взглянула, ко мне шагнула, склонила голову... на колени стала.
— Дамеда-бог великий! Дамеда-бог прекрасный! Дамеда-бог любимый! Дамеда-бог, беги!
Моргнул я только, подобное услыхав. Даже не сообразил девчонку с коленей поднять.
— Отец мой — Сет. Ты — Осирис великий. Отец мой Кеми посылать, Кеми сообщать. Кеми корабли посылать. Отец войско собирать! Сет! Сет!
Поглядела на меня толстушка, да так, что вспомнил я наконец, кто такие Сет с Осирисом, боги великого Кеми...
— Диомед-Осирис, беги! Меня, меня бери, бог Дамеда! Служить, любить!..
Хотел я ответить, хотел успокоить, но зашелестело что-то в углу, еле слышно, словно крылья Таната.
...Вместо ложа резного — яма черная. Сгинуло ложе, словно в Тартар провалилось!
А гетайры уже вещи собрали, уже и мечи в руках. — Бери Уастис, Дамеда-бог великий. Уастис не жить, Уастис к богу Дамеду уходить!
...Не догадался я, свинья, собака неблагодарная, даже спасибо девчонке сказать. Схватили меня под локти чернобородые родичи, потащили... Так и осталась стоять на коленях Уастис, царевна ливийская. Только мне вслед успела посмотреть.
Жаль, не сумел отвернуться!..
До самого Крита гнались за нами красные корабли ванакта Мернептаха Мериамона. Чудом ушел «Калидон» — ладно строят кемийские корабельщики, из цельного кедра, так, чтобы киль сам скользил по волнам. Только возле
Феста пуст стал горизонт, исчезли короткие мачты с желтыми парусами.
Не сгубил злой Сет Осириса! А ведь узнай я об измене часом позже...
Не сгубил. Да только мало радости на душе у Дамеда-бога. Опять измена! За каждым углом, в каждой чаше на пиру, в каждой усмешке дружеской.
А может, этим и платят за Великое Царство?
Осирис и Сет — в египетской мифологии — боги-братья. Сет из зависти убил Осириса. Поля Иалу — царство мертвых.
* * *
В эту ночь я словно чувствовал что-то. Слишком близко подступил шелест невидимой реки, такой привычный, такой неотвратимый.
Плещет, плещет... Все ближе и ближе, уже не плеск — грохот...
Не спалось. Не думалось. Выпадала из рук чаша с тягучим критским вином.
Плещет, плещет...
И словно толкнуло, словно повлекло, словно подхватило речной водой. Из тишины мегарона — под яркие весенние звезды, под острый блеск Медведиц, под знакомый огонь Собачьей Звезды. Успел еще удивиться, успел подумать, что...
...Река шумит совсем рядом, тихая, спокойная. Странно, я не могу ее увидеть. Только плеск — и легкий теплый ветерок. Тихо-тихо. Тихо...
Нет, не тихо уже! Грохочет морской прибой, молниями мечутся белые волны, захлестывают, топят меня-прежнего, человека по имени Диомед Тидид. И вот меня уже нет, ибо поднялись воды до души моей, и вот уже сгинула в темной бездне душа. И нет души у того, кто не вынырнул — плечами раздвинул реку безумия!
Не я — ОН.
ОН — бог Дамед, бог сильный, бог могучий.
И я засмеялся...
Нет, не я!
И засмеялся Дамед-бог, и подивился страху СВОЕМУ прежнему, и поглядел в близкое небо, и длань СВОЮ протянул — к самой тверди, к самому блеску звезд. И обозрел ОН мир СВОЙ и вновь рассмеялся, ибо стало все понятно ЕМУ.
На восток поглядел ОН и землю Асов узрел, и весело ЕМУ стало, ибо под рукой ЕГО был тот край. И не было ЕМУ равного в Восточном Номосе, ведь ни люди, ни кумиры, золотые и каменные, не смогли заградить ЕМУ путь. И рассмеялся Дамед-бог смехом громким, и дрогнула земля Светлых Асов.
Поглядел на север Дамед-бог, туда, где утонула во тьме Европа, ЕГО прежний Номос, — и вновь рассмеялся, порадовавшись силе СВОЕЙ. И от того смеха стали кости водой у владык. Олимпийских, ибо подобна скале была мышца Дамеда-бога, и ничто не могло укрыться от ЕГО копья. И вспомнил СВОЮ клятву Дамед-бог и новую клятву к прежней приложил, и страшен был ЕГО глас для богов Темного Эреба, и поняли ОНИ, что кончается время ИХ.
Тогда поглядел Дамед-бог на юг — снова загремел смех ЕГО, и понял ОН то, что недоступно было человеку Диомеду Тидиду. И подивился бог близорукости людской, и нахмурился, и сдвинул брови, ибо наконец-то увидел врага, равного СЕБЕ, врага могучего, ступающего мощно. И понял Дамед-бог, что страшной будет битва меж НИМИ, и возгорелся гневом великим, и протянул СВОЮ руку...
Как больно возвращаться! Как больно снова жить! Как больно снова стать человеком!.. Как больно...
— Мантос! Я все понял! Понял! Кеми — тоже Номос, понимаешь? Мы с дядей Эвмелом думали, что Черная Земля — часть Азии, часть Восточного Номоса, а потом мы нашли в Хаттусе медное изображение, где почему-то не было Кеми...
