— На брюхо, богоравный! Ишь отъел! — прошептал я. — На брюхо!
Засопел Капанид, брюхо свое среди травы пристраивая. А ведь отъел-таки! То ли дело Фоас! Нырнул в траву ужом, затаился, не видать его, не слыхать. Курет!
Лежат богоравные в траве на равнине Фимбрийской, у самых стен Трои Крепкостенной, на солнышке утреннем греются.
Разведка!
Хорошая вещь — перемирие! Полезная... А еще более полезная вещь — мой шлем с нащечниками и забралом. Нарядил я в него Эвриала, а заодно свой старый панцирь надеть заставил. Хороший Диомед получился! Смуглый, правда, но — ничего!
— Капанид, что видишь?
— Ну-у... Ворота, стало быть, эти... Скейские. Стены, вдоль стен дорога, левее и ближе — курган...
Ведет Диомед Смуглый переговоры с самим Гектором-лавагетом, вождем троянским. О том о сем, неспешно, серьезно. На силу нашу намекает (ведь все-таки высадились мы в Сигейской бухте! с первого раза!), на миролюбие опять же (отдай, Приамид, Елену, все прощу!).
— ...Стены в... три роста, с зубцами, пять башен... А мы тут, в траве. Возле самой Трои, возле белых скал Идских предгорий. Можно было, конечно, в открытую подойти — перемирие все-таки. Только вот в открытую все не посмотришь, не дураки же они там, в этой Трое!
— Фоас?
— Э-э, брат Диомед! Умно эту Трою строили, умно стенами обносили. И не обойдешь — слева гора, справа гора, подъем крутой, понимаешь. Колесницы не пройдут, в панцирях тоже не пройдут, только наши куреты и пройдут...
Прав мой родич чернобородый — умно строили. Не окружить Крепкостенную, не отрезать. Только тут, на Фимбрийской равнине, от мыса Ройтейон до отрогов Иды, можно развернуться. Да и то с оглядкой — река, желтый Скамандр, да еще холмы. Так что вся война — вдоль дороги, той самой, что из Скейских ворот выползает. Беги по ней, мчись, шмякайся рожей о стены! Но дело даже не в стенах — и не такие проламывали...
— А народу-то сколько! Целую Азию нагнали, понимаешь!
Вот об этом-то вся и песня...
Пылью пахнет трава, кровью пахнет. Дорого далась на высадка, дорого заплатили мы за первый день. Близка Кдег костенная — да не достать!
— Месяц работы, а, Тидид?
— Чуть побольше, — прикидываю я. — Если повезет Много их, ребята. Это будет не осада, запомните! Будем резаться в поле, пока не прогоним, не оттесним всю эту толпу к стенам. А потом я вам Трою за три дня возьму!
Только в сказках чудо-герои с ходу, с разбегу вышибают крепостные ворота ударом эмбаты. На войне, не в сказке, чудо-герои порой и на брюхе лежат. Вот и лежим мы на брюхе. Смотрим.
Разведка!..
Хорошо, когда можно ни о чем не думать — только о войне. Песчаный берег Сигея, черные туши кораблей, словно выброшенные на берег дельфины, стук топоров по всему огромному лагерю. Летит душистая щепа, острятся колья, режут лопаты послушную твердь. А завтра — новый бой...
Быстро песню сложили!..
Люблю войну. Не за кровь, не за груды трупов — за ясность! Вот он, враг, на холме, у серых башен Крепкостенной, честный враг, бьющий в грудь, не в спину. И не надо сомневаться, не надо выбирать. Строй лагерь, врывай в землю частокол, готовь оружие, ори песню.
Война не лучше мира — проще.
Знай, Пафлагония, Ликия, ведай — Вы не страшнее стаи вороньей! Ведь от Олимпа до вод Океана Всех аргивянский Арей побеждает! Аргос — Победа! Аргос — Победа!
Хорошо, когда можно ни о чем не думать — только — о честной войне, правильной войне, благородной воине. Но не выходит не думать. Не бывает честной войны...
— Поэтому вновь повторяю и приказываю: бить по вождям! По вождям! Безжалостно, беспощадно. Без вождей варвары — просто толпа. Бить! Вырубим деревья — останется трава, а чем гуще трава, тем легче косить!
— А я? А я, дядя Диомед? Мне что делать? Я же теперь лавагет, самый главный, меня Носач назначил! А если я самый главный, ты мне обязательно скажи, что мне делать!
— Ты убьешь Гектора, лавагет Лигерон Пелид!
— Хей-я-я-я!-Я убью Гектора! Слышали? Сам дядя Диомед сказал! Сам дядя Диомед!..
— Тидид, извини, но это неправильно! Мы же еще вчера Трою взять могли. Кто же так воюет? Надо нанести удар с левого крыла, где Идские предгорья...
— Угу.
— Да! Меня сам дядя Алким учил, он все про войну знал, и как Фивы брать мне объяснил, и...
— Мудр ты, о Одиссей Лаэртид, муж, преисполненный... Чего это ты там преисполненный, Любимчик?
— А ты-то откуда, дядюшка Терсит? Какими судьбами?
— Не ожидал, хи-хи, племянничек, не ожидал? Критяне подбросили, хи-хи, уважили. А как же иначе, племянничек? Другие, значит, подвиги совершают, добычей весь Калидон завалили, золотишка-серебришка девать некуда, а ты о дяде своем родном даже и не вспомнил. Нет, хи-хи, теперь я своего не упущу!
— Только, дядюшка, смотри не надорвись.
— Не надорвусь, не надорвусь, хи-хи!
— Ха-ха, дядюшка!
—Э-э-э, брат Диомед, Диомед-родич! Э-э-э-э!
— Нет, брат Фоас, тебе пока в поле делать нечего. Ты всех своих куретов по окрестностям разошли, по горам, по всем стежкам-дорожкам — до самой Ниды. Пусть смотрят, пусть обозы перехватывают, пусть режут по ночам!
— Ва-а-ах! Всех перехватим, всех перережем!
* * *
Только спустилась с небес розоперстая Эос, следом и Кера явилася с криком зловестным...
А все-таки странный он парень, Эвриал Мекистид, басилей трезенский! Когда тихо, когда нужно таблички с донесениями разбирать и просителей-зануд выслушивать, тосковать начинает. А как в бой — козликом прыгает. Завидно даже! Вот и сейчас...
— Тучка, тучка, дай ответ: кто сегодня Диомед? Если ты не дашь ответ, будет Смуглый Диомед!
Скалит белые зубы басилей трезенский. Ему сегодня Диомедом быть. Так мы и договорились — по очереди, пока одного не ранят. Не ранят или... Нет, просто не ранят!
