— Ты не будешь стрелять, Лунин. — Парень в кожанке глядел с откровенной ненавистью. — Здесь люди. Ты ведь не хочешь лишних жертв, правда?
Спорить Келюс не стал, тем более что браунинг был спрятан на самом дне рюкзака. Оставалось вступить в разговор.
— И ты стрелять не будешь. Или, бином, пролетарский гуманизм в этом случае допускает исключения? Парни переглянулись.
— Опять издеваешься, товарищ Лунин! — возмутился другой преследователь, одетый во вполне современные майку и джинсы. — Мы не бандиты! А вот ты преступник, и мы сейчас передадим тебя властям…
— А, юные друзья милиции! — подхватил Келюс, надеясь вывести мальчишку из равновесия. — Как у вас там, в Утопийской Советской? В каждом городе, бином, по три памятника Павлику Морозову?
— Не смей! — взвизгнул парень в кожанке. — Ты оскорбляешь нашу родину!
— Вашу? — хмыкнул Лунин. — Я думал, вы русские, а вы, значит, бином, утопийцы?
— Мы… Мы не утопийцы! — запротестовал паренек в майке. — Так называют нас проклятые оппортунисты-косухинцы!..
— Вы многого не знаете, товарищ Лунин, — заговорил молчавший до этого парень в очках. — Вы поверили клевете. Наша страна — последний оплот истинного большевизма. Вам должно быть стыдно, что вы не с нами…
В иное время Николай с большим интересом поговорил бы о загадочной Утопийской республике и ее обитателях, но сейчас было не до этого. Продолжая усмехаться, он постарался сосредоточиться. Знак, странное колесико на груди, начал пульсировать, руки стали теплыми и тяжелыми, в ушах послышался легкий звон…
— Мы живем в трудных условиях, — продолжал очкарик. — У нас практически нет месторождений металлов, пшеница растет плохо. Даже солнце не такое, как на Земле…
Келюс слушал невнимательно. Нужно было еще несколько минут, чтобы собраться с силами — ночная схватка порядком его вымотала.
— Нам приходится все время увеличивать армию. Проклятые оппортунисты-косухинцы в Долине Ветров не хотят мира, они даже помогают реакционерам на островах, снабжают их оружием. Мы бы давно навели революционный порядок, если бы не шторм…
— Волн испугались? — подхватил Келюс. — Или плавать не умеете?
— Плавать? — — парень в кожанке покачал головой. — Поплывешь, если шторм длится весь год и волны — с десятиэтажный дом. Весь год — четыреста двенадцать дней!..
Он взглянул на своих товарищей и осекся. Очевидно, про длительность года в загадочной большевистской республике говорить не полагалось.
— В общем, так, — заговорил парень в майке. — Одно из двух, Лунин. Или ты сейчас ведешь нас к той, которую ты называешь Ольгой Славиной, или мы вмешаемся в ваши внутренние дела и передадим тебя буржуазным властям.
Келюс уже не слушал. В висках стучала кровь, в кончики пальцев впились острые иголки, знак на груди вновь показался свинцовым.
— Там! — резко произнес он, показав куда-то вверх, в бледное горячее небо. Парень удивленно поднял глаза — и Лунин взмахнул рукой. Невидимый удар пришелся по шее, преследователь захрипел и стал медленно сползать на грязный асфальт. Второй удар сбил с ног владельца кожанки. Третий — говорливый очкарик — вначале отшатнулся, но затем бросился прямо на Николая. Келюс врезал ему между глаз, впечатав очки в переносицу, и нырнул в подземный переход, затерявшись в пестрой шумной толпе.
Поезд уже отходил, но Лунин все-таки успел запрыгнуть в последний вагон. Уже пробираясь через вереницу тамбуров, он вдруг понял, что здорово рискует. Врагам не нужно посылать за ним «хвост» — спекулянт мог не случайно продать билет именно ему, Лунину. Жулику показали фотографию Келюса, и его странные взгляды объяснялись просто — боязнью ошибиться. Значит, западня? Николая не смогли задержать на вокзале, но преследователи точно знают, когда и куда он едет. Значит, в Столице его будут встречать или просто арестуют в дороге…
Первой мыслью было выскочить на ближайшей же станции, но Лунин решил, что станционная милиция наверняка имеет его фотографию, а значит, и это не выход. Затем рассудил, что едва ли трюк с билетом придумала милиция. В поезде его брать не решатся, ведь он вооружен, а. значит, могут быть случайные жертвы. Милицейскую засаду следовало ждать где-нибудь на вокзале или в переходе столичного метро. Если же, что казалось более вероятным, билет продали бандиты Сиплого, то в поезде его брать тоже не решатся, ордера у них нет…
Постепенно Николай успокоился. Даже если он прав, время еще есть, его ждут в Столице, но можно сойти в Мелитополе или в Запорожье. Поезд проезжает эти станции ночью, темнота поможет скрыться… А может, все его опасения — ерунда, просто разгулялись нервы? Ведь не всевидящи же враги, не всемогущи!
Николай поставил будильник электронных часов на три ночи и попытался заснуть. После Чабан- Кермена он чувствовал себя слабым и разбитым. Пульсация на груди стихла, руки казались ватными, на затылок навалилась свинцовая тяжесть. Николай успел подумать, что сонным его арестовать проще всего, и тут же забылся.
…Странные тени мелькали перед его взором. Мрачно усмехался чернобородый Чезаре ди Гуаско, из-за деревьев следили горящие глаза псов-оборотней, а затем словно лопнул занавес, и Николай увидел странную, не похожую ни на что землю. Темно-серое низкое небо с легкими полупрозрачными облаками нависало над каменистой равниной, желтели ровные четырехугольники возделанных полей, а потом глазам открылся город, застроенный одинаковыми четырехэтажными домами с причудливыми усами антенн на крышах. В центре, на огромной пустынной площади, напротив памятника Вождю из ярко-синего камня возвышалась громада серого здания с высоким шпилем, на котором развевался красный флаг с изображением трех маленьких звезд. Николай не слышал ни звука, словно перед ним было толстое стекло, но чувствовал легкий, шепчущий ветер, несший песчинки и мельчайшие капельки воды. И наконец он увидел море. До самого горизонта, покрытого клубящимися сиреневыми тучами, раскинулись бушующие волны, они казались неестественно огромными, черными, с белой гривой пены на неровных гребнях. Чудовищный прибой накатывался на серый, абсолютно пустой безлюдный пляж, над кипящим морем не мелькали чайки, а на мертвом песке не было заметно даже обрывка водорослей. Страшная в своей бессмысленной мощи стихия раз за разом обрушивалась на голый беззащитный берег, и Лунин подумал, что, наверное, очень тяжело, когда такой шторм длится целый год — все четыреста двенадцать дней…
И вдруг все исчезло, и Келюс оказался на своей кухне в Доме на Набережной. Он сидел за столом, Фрол заваривал чай, а рядом застыл тихий и сумрачный Корф.
— Мы тут чайку решили сообразить. Фрол обернулся, и Лунин заметил, что лицо дхара украшает густая русая бородка, которую он никогда не носил при жизни.
— Не возражаешь, Француз? Все равно тебя пока нет… Да, недавно твой дед заходил, хотел с тобой обязательно поговорить.
Фрол достал три стакана, но чай налил только Келюсу, а себе и барону поставил пустые.
— Там… на горе, — попытался заговорить Николай. — Это вы? Вы мне помогли?
Фрол покачал головой, барон грустно улыбнулся.
— Пей чай, Француз, — предложил дхар, — тебе сейчас вставать. Только, елы, не пори горячку!..
Николай взял подстаканник, и вдруг его обожгло, но не жаром, а лютым холодом. Рука занемела, он застонал и проснулся.
В вагоне было темно, только под потолком тускло светились небольшие лампочки. Николай взглянул на часы. Было без пяти три, и он решил еще поспать, как вдруг услышал шум. Кто-то — один или даже двое — негромко разговаривал с проводником. Келюс осторожно выглянул в коридор и отпрянул: в глубине, у остывающей печки, мелькнул синий с красным милицейский китель.
Это, конечно, могло быть случайностью, но Николай понял, что такие совпадения не к добру. Он выглянул в окно — в темноте мелькала россыпь огоньков, поезд подходил к какой-то крупной станции.
