— мысль о засаде, но Ростислав лишь усмехнулся. Деваться все равно некуда. Он оглянулся на потемневшие в сумерках кроны деревьев, на блеснувшую вдали у самого горизонта серебристую полоску моря и шагнул за порог.
Здесь не было так темно, как казалось снаружи. Из окон падал рассеянный закатный свет. Влево и вправо шли вырубленные в скале галереи, ведущие вглубь. А впереди было то, что когда-то служило храмом или часовней. Вырубленная в скале алтарная ниша, черные неглубокие провалы на месте древних могил, остатки фресок… Что-то знакомое бросилось в глаза: рядом с алтарем на стене был когда-то изображен всадник. Время и люди не пощадили фреску, но можно было разглядеть белую масть коня и руку человека, поднятую к небу. Конечно, и это могло быть совпадением: командир Джор, поднимающий руку к закатному солнцу, Гэсэр с картины Ингвара — и этот всадник. Рука потянулась к полевой сумке, где, аккуратно замотанный в ткань, лежал эвэр-бурэ — подарок Джора…
— Сейчас он вам не понадобится, Ростислав… — знакомый голос, говоривший на неизвестном, но понятном языке. Арцеулов резко оглянулся: старик сидел рядом с алтарем, пристроившись на чем-то, напоминающем старый коврик. Одет он был так же, как и тогда, на Челкеле, но вместо остроконечной шапки на голове была полосатая, чем-то напоминающая талаф накидка.
— Здравствуйте…
— Здравствуйте, Ростислав. Вижу, желание поговорить у вас сильнее того, что принято называть здравым смыслом. И даже сильнее страха.
На «здравый смысл» Арцеулов не отреагировал — старик явно шутил, — а вот слова о страхе заставили насторожиться.
— Те, внизу, искали именно меня?
Легкая улыбка мелькнула по обожженному солнцем морщинистому лицу:
— Еще нет. Они просто насторожены. Ну а дальнейшее будет зависеть от нашего разговора…
Ростислав уложил плащ-палатку на камень и присел, не зная с чего начать. Старик тоже молчал, затем на его лице мелькнула улыбка:
— Я рад, что вы поняли меня сразу. Вижу, вы научились вниманию. Это вам понадобится…
— Если что? — повод для разговора появился. — Если мы с вами договоримся? Что вы хотите предложить?
— Мы? — в тихом голосе прозвучало искреннее удивление. — Тому, кто послал меня сюда, все видится иначе…
«Тому, кто послал меня сюда»… Следовало, конечно, уточнить, но Ростислав понял: ему не ответят.
— Понимаете… Я в трудном… нелепом положении…
— Нет, Ростислав. То, что происходит с вами, нельзя назвать нелепым. Просто вам приходится начинать все сначала…
Почему сначала? Не собирается же он переходить к краснопузым?
— Вы научились быть внимательными к другим, но не к себе, Ростислав. Вспомните: ваш путь должен был кончиться в пещере возле Челкеля. Но попросили отсрочки. И вы помните почему.
Да, это правда. Он хотел помочь Наташе Берг и, если уцелеет, вернуться в Россию. Вернуться, чтобы вновь пойти на фронт…
— Но разве все уже кончилось? Войне конца не видно, а я даже не ранен…
— Разве вы думали довоевать до победы?
Нет, о победе уже не думалось. Ростислав отдавал себе отчет, зачем возвращается. Расплатиться с красными — и остаться навсегда в родной земле.
— Недавно был бой… Ваш последний бой, Ростислав!
Он понял. Там, в горящем Александровске, и ждало его неизбежное. Об этом он и думал: встретить смерть в бою, среди товарищей, чтобы в лицо ударил огонь случайной гранаты — или целой связки, брошенной из темного прохода…
— И этот путь вы прошли до конца, — кивнул старик. — Ваша война закончена.
— Но… я ведь жив?!
Морщинистое лицо вновь прорезала усмешка. Смех не был злым, скорее сочувственным.
— Вы живы. Вашу судьбу изменил тот, кто имел на это право.
— Вы… имеете в виду того, кто послал вас сюда?
Старик покачал головой:
— Не ищите так далеко. Вспомните того, кто сделал это, ведь мы оба его хорошо знаем…
Арцеулов даже задохнулся от волнения. Это было уже чересчур. Чумазый Степка Косухин в роли вершителя судеб! Конечно, он, по доброте или по глупости, предупредил его той ночью, но старик имел в виду явно не это.
— Ваш друг имел на это право, — повторил старик. — Ему многое позволено, ибо платить придется дорого…
— О чем вы?
Ответа не было. Арцеулов постарался на время забыть о недобитом большевике, который так нагло влез в его жизнь. Имеет право, значит! Ладно, сейчас речь не об этом…
— Я хотел бы что-то сделать сам… Помочь вам…
— Мы не нуждаемся в помощи. В помощи нуждаетесь вы сами. Но я понял вас, Ростислав. Значит, вы уже не хотите убивать ваших соотечественников только за то, что они воюют под красным флагом?
Вопрос был поставлен слишком резко. О таком Арцеулову думать еще не приходилось.
— Дело не в этом… Наверное, вы правы, я отвоевался. Конечно, можно уехать… Но я хочу другого… Красных я ненавижу, но еще больше ненавижу тех, с синими свастиками. Вот их я готов убивать до последней секунды! Но мне хочется вначале узнать, что стоит за этим? Почему все это началось? Там, в Шекар-Гомпе…
Он не стал договаривать — слов не хватало. Старик немного подождал и кивнул:
— Я понял. Твой друг рассудил так же — но сделал это раньше. Он уже выбрал свой путь — до конца.
Ростислав невольно скривился. Выходит, краснопузый с его четырьмя классами и здесь сообразил первым!
— Вам не сделать того, что предстоит Степану. Но вы сможете другое. На этом пути чаще всего приходится идти в одиночку…
— Согласен. Когда прикажете приступать?
Старик покачал головой:
— Подумайте. На этом пути вам тоже придется идти до конца. И тут уже не поможет никто.
Теперь усмехнулся Арцеулов. Уж этим его не испугать!
— Вы, Ростислав, не боитесь смерти. Вернее, вам кажется, что не боитесь. Но, может быть, пожертвовать придется большим — готовы ли вы?
В этих словах Ростислав почуял что-то жуткое, надчеловеческое. Что же еще от него потребуют? Арцеулов верил в бессмертие души. Неужели и это? Нет, они не имеют права!..
И тут откуда-то из глубины памяти всплыли слова о тех, кто не побоится погубить душу. Тот, Кто приходил на землю, не зря упомянул об этом…
— Я согласен, — повторил он.
— Остается поговорить о награде. За все полагается воздаяние — и за дурное, и за доброе…
— Этому как-то не обучен, — усмешка вышла горькой. — Не привык торговаться… А что, господин Косухин уже запросил свое?
— Да… — ответ прозвучал ровно и холодно.
Ростиславу стало любопытно. Интересно, на чем сторговались с краснопузым? За мешок с воблой? За вагон червонцев для большевистского казначейства? Или… за «Мономах», начиненный тротилом?
Старик прав: все имеет свою цену. Иначе они, белые, были бы просто клубом самоубийц. Их цена высока — спасение России. За это он тоже готов заплатить — всем…
И тут вспомнилось услышанное от монахов в оранжевых балахонах. Огонь Арджуны! Оружие
