врангелевского офицера возле линии фронта!
— То пан нэ простый жолнеж? — бунчужный виновато покачал головой. — А я його мосць хлопцем назвав! То пан полковник такый молодый…
— Помилуйте, что за счеты! — Арцеулов даже рукой махнул. — Вы меня от смерти спасли…
— То нэ смэрть… — бунчужный оглянулся. — То нэ смэрть, панэ Ростиславэ. То мара. Воны вжэ сами мэртви — погынули в давни викы. Тилькы в таку нич воны сылу мають… Ну що, хлопцы, перепочинэмо…
Всадники соскочили с коней и окружили Арцеулова. Он заметил, с каким интересом они разглядывают его форму и оружие. Ему самому стало любопытно: повстанцы (если его спасители, конечно, из их числа) были обмундированы крайне живописно. На ум тут же пришла известная картина Репина из Русского музея. Впрочем, он слыхал, что махновцы и прочие «батьки» любили щеголять в давних запорожских нарядах.
— З якой армии, панэ? — поинтересовался один из хлопцев с серьгой в левом ухе и большим шрамом через все лицо. — Чи нэ поляк?
— Почему поляк? — поразился Ростислав. — Русский я, из армии барона Врангеля.
Ответом было удивленное перешептывание. Бунчужный покачал головой:
— Нэ дывуйтэся, хлопци! Пан Ростислав и сам здывувася… Кого тилькы вночи не зустринэш!.. А ну, краще зложить багаття. Пересыдымо до ранку — и гайда…
Арцеулов не понял, что означает «багаття», но тут же сообразил: хлопцы принялись собирать сухую траву и какой-то деревянный хлам, валявшийся на кургане. Вскоре вспыхнул огонь, и тьма отступила. Ростислав машинально отметил еще одну странность: один из хлопцев зажигал костер не спичками и не зажигалкой, а неким приспособлением, высекавшим искры.
«Наверно, огниво, — Арцеулов лишь покачал головой. — Ну надо же!..»
Впрочем, разруха, охватившая бывшую империю, приучила и не к такому.
— Сидайтэ, панэ Ростиславэ, — пригласил бунчужный. — Посыдымо, люлькы попалымо.
Арцеулов опять не понял, но все стало ясно, когда тесно сгрудившиеся у костра хлопцы достали большие, украшенные резьбой трубки и стали неторопливо набивать их из вышитых кисетов.
— Папиросы, господа! — Арцеулов поспешил достать пачку «Дюшеса». Ответом были удивленные взгляды. Ростислав пожал плечами и щелкнул зажигалкой.
Хлопцы переглянулись, руки несмело потянулись к пачке. Лишь бунчужный, усмехаясь, поблагодарил, но закурил все-таки свою «люльку».
— Хытро, — заметил один из хлопцев, дымя «Дюшесом». — Нэ бачив такого. Хиба що з Нимеччины прывэзлы…
Арцеулов уже не удивлялся. В самом деле, в ночной таврической степи можно встретить кого угодно. Даже тех, кто никогда не курил папирос.
— Що ж вы нас, панэ, так пизно покликали? — поинтересовался бунчужный, затягиваясь «люлькой». — Чи сами думалы нежить розигнаты, як Козьмодем'ян?
— Растерялся, — честно признался Арцеулов. — Да и не верил как-то, что рог поможет…
— То риг знатный, — старшой внимательно оглядел подарок Джора и вернул Ростиславу. — Сыла в нему велика — з морського дна пидняты можэ. В тэбэ песыголовци мэртво вчепилися. Самого позвалы!..
«Самый» — то, что надвигалось, окутанное тьмой. Даже у горящего костра старый воин не решался произнести его имени. По телу Арцеулова пробежала запоздалая дрожь.
— Тилькы здаеться мени, помылылыся воны, — продолжал бунчужный. — Не вас йим було потрибно. Того, що вони шукали, в вас нэмае…
Вначале Арцеулов не понял, а затем вспомнил. Камень! Он отдал камень Степану! Он представил, что Косухина тоже перехватили в пути. А ведь у краснопузого нет с собою подарка Джора!
— Мы… Мы с другом были в Безбаховке, — нерешительно начал он. — Там…
— Знаю, хлопче, — кивнул бунчужный, похоже, забыв на время о том, что к Ростиславу надлежало обращаться «пан». — Велыка за вамы сыла, якщо старый граф передав вам цэ… А за свого товариша не бийся, йим його не взяты. Пэкэльный вогонь на ньому…
И вновь Арцеулов ничего не понял. «Пэкэльный», вероятно, означало «адский». Конечно, он под горячую руку именовал краснопузых «антихристами», но не в буквальном же смысле!
— То що ж, панэ бунчужный, того хлопця й дидько не визьмэ? — удивился один из парней.
— Дидько — не в ночи його спомынаты — не скажу, — с достоинством ответил старшой. — А оця нежить не визьмэ. Я ж кажу — пэкэльный вогонь. Хто його бачив, того воны бояться…
Адский огонь! Но откуда? Ростислав вспомнил — Морадабад, грязный, в лохмотьях жрец страшной богини Кали. Он тоже испугался Степана! Красный отсвет «Головы Слона» — вот что отпугивало служителей тьмы.
— Його що, нияка смэрть не визьмэ? — продолжал допытываться любопытный хлопец. Бунчужный помолчал, выбил пепел из трубки и наставительно произнес:
— Не лизь куды не треба! Не твоя цэ справа. Смерть йому будэ вид людськойи рукы… Або вид того, кого вночи называты не можна. Тому пекло — дим ридный…
Арцеулов не поверил. В «пэкло» после нескольких лет Германской и Смуты вообще не очень верилось. Ад он увидел на земле. Но, похоже, излучение Красного Рубина и в самом деле отпугивало всякую нежить. Что ж, значит краснопузому хоть в чем-то повезло.
— Годи про цэ! — подытожил старшой. — Пану Ростиславу нэ варто слухаты ци дурни балачкы… Краще, Тымко, заспивай нам. Воно й вэсэлишэ будэ — швидше нич скинчиться…
Тымко — вероятно, Тимофей — согласно кивнул и спустился вниз, к лошадям. Через минуту он вернулся, неся странный инструмент, чем-то напоминающий лютню.
— Позвольте, господа! — заинтересовался Ростислав. — Это, по-моему, бандура?
— Ни, панэ, — усмехнулся Тымко. — Бандуру я й нэ бачыв. Це — кобыз турецький. У Трабзони узяв…
Арцеулов удивился, как мог попасть молодой хлопец в Трабзон, но память подсказала: в 1916-м Кавказский фронт занял Восточную Анатолию. Вероятно, Тымко воевал где-то в войсках Николая Николаевича Юденича…
— Так, добрэ було в Трабзони! — кивнул другой хлопец, чуть постарше.
— Повни «чайкы» здобычи набралы! Лэдь не потоплы!
Арцеулов не понял, еще раз пожалев, что не знает малороссийского наречия. Может быть, «чайками» называют десантные корабли Черноморского флота…
— Грай, Тымко, — распорядился бунчужный. — Вин добрэ грае, — обернулся он к Арцеулову. — Пан зацный и мосцный звык до иншойи музыкы, але хай послуха й нашу…
— С удовольствием, — Ростислав поудобнее пристроился у костра, сообразив, что «кобыз» и малороссийская «кобза», наверно, похожи. Арцеулов много читал об украинской экзотике — слепых кобзарях, — но никогда их не слышал. Правда, Тымко ничуть не походил на несчастных «старцев», скитавшихся от села к селу. Молодой парень, с красивым смуглым лицом, с крепкими руками, привыкшими скорее к сабле, а не к беззащитным струнам…
Пальцы легли на деку. Наступило молчание, и вот тишину нарушил первый звук. Казалось, зашумело море. Пальцы осторожно перебирали струны, и Арцеулову вдруг стало казаться, что он слышит морской прибой, завывание ветра в корабельных снастях и видит низко сидящие в волнах черные лодки под белыми парусами. И тут он, наконец, вспомнил, что такое «чайки»… Музыка крепла. Казалось, волны вскипают и обрушиваются на тех, кто плывет на черных лодьях к далекому Трабзону…
И тут музыка стала другой — тихой, спокойной, словно ночной летний ветер. Тымко запел. Голос оказался неожиданно низкий, совсем не такой, каким он только что рассказывал о своем «кобызе». Вначале Ростислав плохо разбирал слова — малороссийское наречие с трудом давалось ему — но затем он освоился и стал слушать внимательно.
Тымко пел о степи. О покрытом ковылем просторе, протянувшемся от Дуная до Кавказских гор вдоль Черного Змеиного моря. В степи шумел ковыль, гулял ветер и мертвым бесконечным сном спали под высокими могилами забытые богатыри…
