— и это правда. Но есть другое правило — джентльмен должен помогать джентльмену. Помогать, пани и панове! Когда человек болен, вы зовете врача, а не пехотного генерала. Сейчас вам нужен специалист…
— Извините, Тэд, — улыбнулась Наташа. — Я вас поняла, можете не продолжать, но как нам может помочь ваша археология?..
— Вы можете дать слово, что будете со мною откровенны?
— Ну, Тэд, — нетерпеливо бросил Арцеулов, — ну, извините нас…
— Ладно… Я пошел. Надо поговорить с Цронцангамбо. Между прочим, кое-что могу посоветовать сразу. Мистер Арцеулов, у вас есть вещь, которая нам обязательно пригодится.
Арцеулов бросил взгляд на стоявшие в углу карабины.
— Нет, — усмехнулся американец, — это лекарство для другого случая. Я имею в виду рог Гэсэра. Но не спешите, я должен кое-что узнать. Не смею командовать, но я бы продолжил наблюдение за монастырем…
— Да, — кивнул Арцеулов, вставая, — вы правы. Пойду на пост, а вы, Наташа, покуда отдыхайте. Будем меняться…
…Девушка кивнула, и по ее взгляду Ростислав понял, что она почувствовала то же, что и он. Слова Валюженича пробудили то, чему казалось, нет места у стен Шекар-Гомпа — надежду.
7. ИСКУШЕНИЕ
Степа очнулся в полной темноте, застонав от нахлынувшей боли — ныла ссадина на голове, болело ушибленное плечо и неизвестно когда ударенное колено. Вначале даже показалось, что он ранен, и ранен серьезно. Но справившись с первым болевым приступом, Косухин глубоко вздохнул и сообразил, что в общем-то дешево отделался. Его, похоже, даже не отлупили как следует — просто оглушили, притащили и бросили куда-то на твердый и холодный каменный пол. А вот куда именно — понять трудно. В помещении не было окон. К счастью, ни рук, ни ног Косухину не связали. Он смог обследовать свое узилище, быстро определив, что оно небольшое, квадратное, имеет мощную железную дверь с широкой щелью внизу, из которой сильно дуло. Отчего-то показалось, что тут все же несколько теплее, чем можно было ожидать от каменного мешка. Возможно, он находится глубоко под землей.
Итак, руки-ноги целы, голова вновь работала, значит, о полной капитуляции речь вести рано. Впрочем, Степа не собирался признавать поражения в любом случае, но между «не признавать» и «не быть» имелась все же разница. К счастью, в данном случае враги допустили, с точки зрения Косухина, серьезную ошибку: оставили его в живых, да еще дали время на размышления. А это уже кое-что.
Итак, он в плену. Пощады ожидать не приходилось, оставалось надеяться на чудо. Хотя бы на то, что классовый враг капитан Арцеулов вместе с классово чуждым и столь же классово безграмотным Тэдом каким-то образом вызволят его отсюда. Правда, шансов мало. Вернее, нет совсем. Ему помогли мандат и наглость, но второй раз такие вещи не проходят. Разве что Наташа что-нибудь подскажет…
Наташа!
Косухин, вскочив, забегал по темной камере, натыкаясь на дышавшие холодом стены. Здесь ее давно нет, значит, оставался шанс, что ее все-таки не поймали. У девушки было несколько минут, чтобы добежать до скал. Если проклятый беляк не вздумал этой ночью как следует выспаться…
Степа помассировал зудящие кисти, вдруг сообразив, что чувствует под пальцами следы веревок. Похоже, он был связан, но затем его почему-то развязали. И Косухин на миг почувствовал нечто вроде обиды. Выходит, он не вызывал у здешних упырей особых опасений. Степа был несколько уязвлен.
Он присел на пол, приблизительно на то место, где и лежал — почти напротив входа — и задумался. Умирать было не только жалко, но и обидно. Он ведь сумел многое узнать. Теперь можно смело идти на доклад к товарищу Троцкому. Это уже не слухи и не байки про красноглазых собак. В тибетских горах строится крайне подозрительный объект, причем такими силами, связываться с которыми настоящим большевикам-ленинцам просто нельзя. Эти силы спекулируют на священных идеях Революции и заодно обманывают и эксплуатируют трудовой бхотский народ. К тому же эти научные эксперименты очень опасны…
Косухин вспомнил своего ночного гостя, которого пригласил погреться у догорающего очага. Его собеседник говорил, что Косухин сам должен решить, оставить ли все как есть или вмешаться. Теперь Степа твердо знал — в Шекар-Гомпе таится опасность. Правда, здесь, в камере, его знания бесполезны…
…Рука скользнула по полу и вдруг наткнулась на что-то странное. Степа пошарил рукой вокруг себя, удивился и наконец понял — и поразился еще более. Возле него лежали веревки — добротные крепкие веревки, которыми вполне можно было связать не то что Степу, но и средних размеров медведя. Решив, что это просто памятка, оставшаяся от какого-то бедолаги, Степа все же ощупал веревки, прикидывая, нельзя ли их как-то использовать, и вдруг сообразил, что веревки не развязаны — узлы на месте — а разрезаны или разрублены…
…И тут он понял. Этими веревками связывали не того, кто сидел тут раньше, и уж, конечно, не медведя. Этими веревками был связан он сам, Степа Косухин! К нему отнеслись с полной серьезностью, стянув руки и ноги так, что запястья ныли до сих пор, но почему-то раздумали и разрезали путы.
Выходило что-то несуразное. Но тут Косухину пришло в голову, что несуразности нет никакой, просто у его врагов что-то не сработало. Кто-то сумел, пользуясь темнотой, рассечь веревки.
Пораженный догадкой, Косухин начал шарить по полу, надеясь, что неведомый друг оставил что- нибудь еще. На револьвер, конечно, Степа не надеялся, но чем черт не шутит! Рука задела несколько мелких камешков, старую, раздавленную сапогом спичку, и вдруг…
…Вначале Косухин не понял. «Это» показалось тяжелым и бесформенным, просто куском железа, к тому же изрядно проржавевшего. Ладонь ощупала неровный старый металл, коснулась все еще сохранявшего следы отточки острия и легла на удобную костяную рукоять.
Меч…
В старом ржавом оружии было что-то знакомое. Степа закрыл глаза, попытавшись представить себе, как меч выглядит при свете — и вспомнил…
…Он уже видел этот ржавый клинок. Совсем недавно, в подземном склепе… Перед глазами встала золотая маска с еле заметной улыбкой в уголках тонких губ…
Итак, кто-то взял меч из склепа, перерезал веревки и оставил оружие в камере. Конечно, револьвер был бы более к месту, но Степа вспомнил — пули на этих выродков не действуют. А вот меча — как и серебряного перстня — они почему-то опасаются. Недаром то, что рушило стены, так и не переступило через кости воина в золотой маске!
Косухин вскочил, сжал в руке меч и попытался — весьма неумело — провести несколько фехтовальных приемов. Меч — не стилет, его не спрятать, но этого и не требовалось. Степа жив, не ранен и даже вооружен — а, значит, камера превращалась в крепость…
Ждать пришлось долго. Косухину это уже успело надоесть, и он чуть не задремал, но вовремя удержался. Спать опасно — могут взять «теплым». Оставалось сидеть у стены, положив оружие рядом, и время от времени вставать, дабы согреться…
Наконец, послышались шаги. Степа услышал их издалека — тяжелые, мерные — и поспешил лечь на пол. Меч был в руке. Косухин лишь повернулся, чтобы оружие не заметили с порога.
В замке заскрипело, дверь стала медленно отворяться. Ударил свет — не мигающий огонек масляной лампы, а мощный луч электрического фонаря. В камеру входили двое. Первый — обыкновенный косоглазый в черном полушубке, а вот второй… Наверное, Степа испугался бы, если б азарт близкого боя не заглушил все иные чувства. Лицо второго — высокого, крепкого — когда-то было русским. Когда-то — потому что теперь лица не было. Не было нижней челюсти — она оказалась полностью снесена. В свете фонаря страшно щерилось несколько уцелевших зубов над открытой черной гортанью. От носа осталась едва половина, сквозь порванную кожу проглядывала желтая кость. Глаза были на месте, но без век и, как
