— Угу… Невиновны, значит… Ну, бля, гуманист! — Следователь покачал головой и вздохнул. — Ох, Орловский, отправлю я тебя все-таки в карцер. Там и не такие, как ты, мягчали… Невиновны… Может, ты скажешь, что и профессор Орешин, бля, невиновен?
Новый удар, на этот раз куда более тяжелый. Александр Васильевич Орешин, один из последних старых профессоров Столичного университета, каким-то чудом уцелел в эти страшные годы, устроившись с помощью друзей в нумизматический кабинет Музея. Александр Васильевич, душа-человек, неправдоподобно честный и блестяще эрудированный, всегда вызывал восхищение у Орловского. Еще в студенческие годы он читал статьи профессора по русской нумизматике, а позже часто беседовал со стариком в его тихом кабинете, где со стендов тускло отсвечивали древние монеты ~ молчаливые свидетели прошлого. Значит, им нужен Орешин…
— Я ничего не знаю про антисоветскую деятельность профессора Орешина. Юрий посмотрел следователю в глаза. — Не знаю! Антисоветскую работу в музее я вел сам.
Следователь внезапно рассмеялся, вернее, хихикнул и вновь помотал головой:
— Ну нет сил на тебя сердиться! Ну юморист, бля! Только что признался, что состоял в организации, — и работал один! Да ты бы хоть думал, прежде чем говорить, интеллигент паршивый!
Юрий мысленно согласился — получалось нескладно. Но «отдавать» им ребят и Орешина он не собирался. Даже если помочь им уже нельзя.
— Нет, я тебя, конечно, понимаю! — продолжал следователь. — Ты, бля, умный, кодекс читал. Хочешь по-тихому получить свои 58 через 10, срубить «червонец» и — тю-тю! Нет, хрен тебе! Ты у меня, проблядь, получишь для начала 58 через 11, а если и дальше будешь тянуть — то и КРТД — на полную катушку! Понял?
После подобной абракадабры следовало, конечно, переспросить — требовался перевод, но Орловский смолчал, предпочтя подумать самому. Кодекс он знал плохо. Правда, то, что статья 58, пункт 10, осуждала за «антисоветскую агитацию и пропаганду», ему было известно. Очевидно, пункт 11-й куда хуже. Что касается «КРТД», то ухо привычно зафиксировало: «КР» контрреволюционер, «Т» могло означать «троцкиста или „террорист“. Буква „Д“ оставалась загадкой, но и без нее картина выходила весьма мрачная.
Следователь ждал. Наконец он вздохнул и хмыкнул:
— А может, расколешься? Тебя ведь эти контрики на первом же допросе заложили. Возьмем Орешина — он тоже молчать не будет. А так — помощь следствию, туда-сюда. Глядишь, отделаешься «четвертаком»…
Выходит, профессор все еще не арестован! Орловскому на миг стало легче. Значит, надо молчать! Нет, молчать нельзя — надо что-то придумать! Сейчас же. Здесь.
— Ведь что самое обидное. Орловский, — голос энкаведиста внезапно стал тихим, почти что задушевным, — главным ты там не был: кишка у тебя, интеллигента, тонка. Крутил всем, очевидно, этот Орешин, а вы все были у него на посылках. А на полную катушку получишь ты. И знаешь почему?
Он выжидательно поглядел на Юрия. Тот не ответил, хотя сказать можно было много. Ребята, конечно, виновны лишь в том, что не пришлись по душе мерзавцу парторгу. Добряк профессор существовал в своем странном, далеком от жизни мире, даже не зная номера очередного съезда большевистской партии. А вот он, Юрий Орловский, действительно заслужил внимание жрецов адского конвейера. Правда, покуда его обвиняли совсем в другом, а значит, оставался какой-то шанс…
— Молчишь? — вздохнул следователь. ~ Ну так я тебе скажу. Они тебя, бля, использовали. Понял? И сейчас используют. Будешь молчать — они получат свои «червонцы», а тебе пыхтеть, если на ВМН не залетишь! Ты что думаешь, мы твой тайник не нашли? На, читай, придурок…
Он ловко выхватил из недр папки какой-то листок и швырнул через стол. Юрий, успев поймать документ, осторожно заглянул в него. В глаза бросилось:
«Протокол обыска». Число памятное — то, когда состоялось проклятое собрание. Добросовестный протоколист указал и время — с 20.30 вечера до 0.45 следующего дня. Итак, почти сразу же после собрания кто-то вероятно, тот же самый Аверх, — поспешил пригласить людей из Большого Дома. И пригласил он их не куда-нибудь, а в фонд № 15, которым Орловский заведовал. Юрий быстро припомнил: нет, ничего подозрительного там не было. Остается прочитать, как все это выглядит с точки зрения здешней публики…
Он читал долго, не веря своим глазам. Прочитав документ в третий раз, Юрий положил его на стол и поглядел на следователя. Тот улыбнулся:
— Понял? Так что это уже тебе не 58 через 10! Тут, бля, другим пахнет!
Орловский помотал головой и проговорил медленно, словно произнося заклинание от нечистой силы:
— У меня в фонде… ни в ящике стола… ни в другом месте… не хранилось никакой троцкистской литературы…
— Ага! Значит, бля, мы тебе ее подбросили! — Следователь был явно доволен произведенным эффектом. — Или ее хранили без твоего ведома, так, что ли?
Кроме Юрия в фонде работали еще двое — пожилые женщины, абсолютно не интересовавшиеся политикой. Нет, это какая-то ерунда, чушь…
— Желаешь взглянуть? — Следователь отодвинул ящик стола. — Чтоб не подумал, что мы, бля, блефуем…
— Да, — кивнул Орловский. — Желаю… Через мгновение в его руках был большой конверт из скверной оберточной бумаги. Внутри находилось что-то четырехугольное, плоское… Юрий вытащил то, что там было, — протокол не лгал. Небольшие, аккуратно отпечатанные брошюрки: Троцкий Л.Д. «Уроки Октября». Семь штук, как и указано в документе.
Орловский еще раз осмотрел содержимое. Брошюры были старые, отпечатанные еще в 24-м. Ни пометок, ни фамилии владельца на них, естественно, не оказалось. Да, такого хватит за глаза для любого приговора… Он бегло осмотрел конверт — самый обычный, без надписей, с небольшим браком зубчиком на верхнем краю. Конверт внезапно показался знакомым, но мало ли ему приходилось встречать подобной канцелярской мелочи…
— И чего получается? — продолжал следователь. — Если будешь молчать, то, выходит, конвертик твой. Ты даже не сможешь доказать, что хранил его как память: книжечки-то одинаковые, явно для пропаганды. В общем, колись. Орловский, в последний раз тебе говорю! Кто тебе передал его? Для кого? Ну?
Мысли мелькали, цепляясь одна за другую. Подбросили? Но зачем? Чтоб засадить его, дворянина, из «бывших», можно было поступить куда проще. Значит, этот конверт действительно лежал в левом ящике его рабочего стола…
~ Гражданин следователь… — Юрий постарался, чтобы голос звучал как можно увереннее и тверже. — Прошу дать мне время… До завтра. Завтра утром я все расскажу…
— Завтра, завтра, — скривился энкаведист. — Ты чего думаешь, ночью к тебе ангел небесный явится и спасет? Хрен тебе, не явится!
На ангела Юрий не надеялся. Но ему нужно время, чтобы подумать. Хотя бы несколько часов.
Следователь спрятал улику обратно в ящик своего стола и быстро перелистал бумаги:
— Работы еще, бля… А я с тобой вожусь, проблядью троцкистской… Ладно, хрен с тобой, Орловский, — поверю. Но завтра — учти! — вилять не дам! Будут тебе цветочки, а опосля — и ягодки. Понял?
— Да, — кивнул Юрий, думая уже совсем о другом. — Понял.
Этой ночью в камере было неожиданно шумно. Привели нескольких новичков, которые, еще не остыв и не придя в себя, громко возмущались, требуя освобождения и желая немедленно, сию же секунду, писать письма товарищу Ежову и товарищу Сталину. Надзиратели почему-то не вмешивались. Впрочем, скоро душная темнота переполненного узилища пригасила пыл, и новички заняли свободные места на нарах, погрузившись в беспокойный арестантский сон. Теперь можно было думать спокойно, тем более что впереди целая ночь…
Итак, основное, похоже, прояснилось. В Большом Доме не знали главного кем был в действительности хранитель фонда № 15 Юрий Петрович Орловский. Не знали ни о книге, ни о тех, кто
