Пришлось зачислить на довольствие и даже ложку выдать, ибо своей у Эриния не оказалось. Как, впрочем, и миски.
Теперь мы оба сидели - на моем плаще. Я невольно пожалел, что не догадался надеть тот самый - пурпурный. А хорошо бы расстелить этакое на сыром песке, взять амфору да пару вяленых рыбок… …И мой скипетр - орехи колоть.
– Слушай, Эриний…
Сказал - и чуть не поперхнулся. Ну и имечком наградили парня, никакой клички не надо. В лагере уже смеются: наша, мол, Эриния. Прицепилась - не отстанет. …А может быть, все-таки кличка? Или прозвище? Ведь отчества он так и не назвал! Такое бывает, особенно если раб или сын раба, но рабы не носят фарос серебряного шитья!
– Слушаю, ванакт, слушаю.
Голова поникла, длинные руки свесились. Сейчас снова брякнется!
– Хотел тебя в-воспеть, а ты все ходишь где-то, ходишь…
И не поймешь - шутит или нет. По-моему, шутит. Или попросту издевается.
– Агамемнона воспой, - не выдержал я. - Он это любит!
– Любит, - покорно кивнула пьяная голова. - Я и его могу! 'Брани и мужа пою, Агамемнона, сына Атрея, славного битвами воина, сильнейшего всех браноносца…' Эриний икнул, попытался махнуть рукой, качнулся.
Усидел.
– Да только у него, я слыхал, уже трое. Воспевают. Куда мне! Я лучше тебя это… воспою. Я представил, как все это выглядит со стороны. Ванакт Диомед, повелитель Аргоса, Тиринфа, Трезен и Лерны, второй воевода Великого Войска, точит лясы с каким-то пьяницей. И когда! Перед самым походом!.. …Вместо того, чтобы напиться самому. Но тут промашка. Не пью. Вина, по крайней мере. А если и пью, то все-таки не так.
– Винопийца ты, Эриний, - наставительно заметил я. - И человек псообразный.
– Это хорошо, - согласился виноиийца. - Красиво звучит. Сам придумал, ванакт?
Придумал, конечно, не я. Эриний явно не из Аргоса, иначе знал бы эту старую игру - обругать, но так, чтобы 'красиво звучало'. Потому и говорят, что аргивянам не нужно бритвы - языком обреются.
Я, конечно, не аргивянин. Не аргивянин, не этолиец.
Чужак!
Чужак, подхвативший пурпурный плащ, упавший с плеч полубезумного убийцы. Чужак, который не может сделать даже шагу без охраны…
Я заставил себя не думать.
Хватит!
Атриду, законному владыке микенскому, не легче. И Менелаю. И Нестору. У каждого - охрана. У каждого - смерть за спиной. Да и раньше надо было думать, раньше! Еще в Калидоне, когда Амфилох привез алебастровую табличку с шестью печатями, а я все еще мог выбирать. Если бы я остался в Этолии. Если бы согласился править в Калидоне Козьем…
Хотя кто знает? Может, случись такое, я тоже собирал бы сейчас войско. Превеликое воинство лохматых козо-пасов на дюжине кораблей о шести веслах каждый. Как Любимчик. И был бы не вторым воеводой, а третьим гек-ветом' запасной обозной стражи… …И все равно плохо спал бы по ночам! И все равно охотились бы за мной, точили хеттийские кинжалы. Каменный трон Аргоса, нетесаная скамья, покрытая бараньей шкурой, в калидонском дворце…
Власть!
Все равно найдется тот, кто захочет сесть повыше, как раз на баранью шкуру, на золоченый трон…
– Ну так как, ванакт, будем это… воспеваться? Пьяная рожа пододвинулась, дохнула перегаром. Я задержал дыхание.
Отодвинулась. Хвала богам! Стражу кликнуть? Чтоб искупали обормота да у костра Г е к в е т - командир. высушили? Так этакого в море окунать - Амфитрида обидится.
– Воспевай! - вздохнул я. - Как бишь там? 'Славу, богиня, воспой Диомеда Тидеева сына, мужа, воительст-вом славного, первого средь браноносцев…' Внезапно он хихикнул. Понравилось?
– И ты, ванакт, хотел бы, чтобы о тебе такое пели? Так ведь не будут петь. Скучно!
Странно, его голос внезапно показался куда более трезвым, чем вид!
Я встал, вновь подошел к самому берегу, подождал, пока вода чуть коснется сандалий, оглянулся. Огонек! Маленький, еле заметный, словно кто-то зажег светильник на самом гребне волны. Еще один, еще! …Как тогда, когда мы пошли охотиться за гидрой…
– Ты плавал по морю, Эриний? Говорят, ночью весла светятся…
– Иногда, ванакт. А если буря, то светятся даже мачты. Я невольно вздрогнул. Великие боги! Ночью плавать еще не доводилось. Только на рассвете, когда мы с дядей Эгиалеем переправлялись через Калидонский залив. Тогда стоял туман… Нет, я, конечно, не боялся. Ну а ежели и побаивался, то не очень. (Или это мне сейчас так кажется?) - Говорят, люди делятся на тех, кто жив. кто мертв, и тех, кто плывет по морю?
– А тех, кто плывет, отделяет от Аида только толщина доски, - охотно отозвался он.
Странно, псообразный винопийца явно трезвел. Ага, вот и за кифару взялся. Ну, сейчас воспоет!
Кифара долго не хотела вылезать из сумки. Наконец звякнула струна, затем другая.
– Твое войско впервые выходит в море, ванакт? Теперь ясно, о чем придется петь. Слыхал такую?
Струны вновь звякнули. Нет, уже не звякнули - запели, чисто, красиво. ВотДий Подземный! Ведь может, пьяница!
– Пойми, кто может, буйную дурь ветров! Валы катятся - этот отсюда, тот Оттуда… В их мятежной свалке Носимся мы с кораблем смоленым.
Зачем страшиться моря? Как морок злой, Пройдет морозный холод предутренний, Нам бы на борт взойти скорее - В руки кормило, подпоры вырвать.
И от причала прочь повернуть корабль Навстречу ветру. С легкой душой тогда Мы предавались бы веселью, - То-то бы пить и гулять на славу!
Струна нерешительно застонала… Умолкла… Здорово поет! Странно, только что и лыка не вязал!
– Это пойдет, - усмехнулся я. - Как буря начнется, запоем хором. А меня воспевать не надо. Договорились? Отвернулся, долго возился с кифарой. Выпрямился.
– Нет, ванакт. Не договорились. Воспевать тебя, так и быть, не стану, а вот спеть о тебе… Это придется. Ведь дело не в тебе самом.
Тут уж я задумался. Не во мне? Да, пожалуй. Не во мне. И даже не в Агамемноне с его мечтой о Великом Царстве от песков эфиопских до льдов гиперборейских.
– Ты хочешь сказать, Эриний, что наш поход изменит мир?
Он ответил не сразу. Наверное, тоже думал.
– Уже изменил, ванакт Диомед! С чем бы вы ни вернулись, жизнь больше не будет прежней.
Я кивнул, соглашаясь, и внезапно понял: мы оба с ним трезвы.
– Кто ты, Эриний?
– Изгнанник. Как твой отец. Как и ты сам. Дальше спрашивать не стоило. Дорогой, шитый серебром фарос, сбитые сандалии - и гордость, не позволяющая просить подаяние. Наверное, таким был мой отец, когда вошел в Микенские ворота славного города Аргоса. Хотя нет, отец был в доспехах. Во всяком случае, таким его запомнил дядя Эгиалей. И другие запомнили.
– И все-таки, - не удержался я. - Почему ты стал аэдом?
– А ты бы пошел в наемники, ванакт?
