недочетов, поражающих лишь выражения этого чувства, но бессильных пошатнуть его основы. Если вера вынуждена опираться на внешний престиж культа, то это уже является доказательством того, что она сама по себе глубоко поколеблена.
Материальные и в особенности нравственные условия жизни духовенства не могут, однако, не влиять до известной степени на представляемые им духовные интересы. Поэтому девятнадцатое столетие и было свидетелем неоднократных усилий русского правительства исправить в этом отношении то, что сделано было в восемнадцатом. Но эти попытки должны были бы находиться в тесной связи с общим делом общественного обновления, так глубоко изменившего в наши дни, с точки зрения материальной и нравственной, облик страны. Социальный состав русского духовенства имел и имеет до сих пор значительное влияние на его положение в обществе. Упомянутый мною дипломатический документ содержит в себе указание хотя и преувеличенное по форме, но верное по существу. Говоря о поведении русского духовенства, стоящем, по его мнению, в связи с его происхождением, Бретейль пишет: «Оно состоит из подонков народа». По многочисленным причинам, — и главнейшую из них следует искать в способах пополнения духовной иерархии, — русская церковь всегда черпала личный состав из низших классов населения. Высшие духовные должности предоставлялись только холостым священникам, т.е. одним монахам; таким образом, вступление на духовное поприще не обещало блестящей карьеры, и вследствие этого аристократический элемент к нему не стремился. Что же касается монастырей, то их восточное происхождение, не стоявшее в связи с нравственным развитием страны, и их историческая роль, проявлявшаяся скорее в сфере политических и социальных фактов в жизни народа, чем в сфере умственных, способствовали превращению их скорее в убежища, чем в очаги духовной жизни. «Почему поступил ты в монастырь?» спрашивал Флетчер, посол королевы Елизаветы, одного вологодского монаха. Монах отвечал: «Для того чтобы спокойно жить». Запретив членам черного духовенства, под угрозой телесных наказаний, писать книги или делать из них выдержки, иметь в кельях чернила и бумагу без разрешения начальства, Петр Великий способствовал развитию этого направления. В большинстве монастырей имелась только одна общая чернильница, прикрепленная цепью к одному из столов в трапезной, и монастырская жизнь, доведенная до нелепого формализма и подчиненная бюрократической регламентации, не привлекала более тонких и просвещенных натур. Дочь Преобразователя внесла в нее немного более вольности, но не освободила чернильницы. И в наше время контингент правящих классов, дворянства, либеральных профессий, представлен в монастырях весьма слабо. Бросим теперь беглый взгляд на состояние и отношение сословий в обществе, современном царствованию Елизаветы.
Дворянство, в том значении, какое это слово имеет на Западе, т.е. как общественный класс, основанный на правах наследственности и на известном договоре с монархом, является понятием, совершенно чуждым России. «Служилые люди», вознесенные на вершину общественной иерархии при предшественниках Петра, составляли политический класс, созданный царем для государственных нужд, существовавший для государственных целей и вне их не имевший никакого значения и никаких прав на существование. Петр превратил этот общественный элемент, лишенный всякой внутренней связи, традиций и организации, в сословие по иностранному образцу. Но, желая, чтобы это созданное императорским указом дворянство походило на феодальное в смысле титулов, исторических гербов и прочего, он в то же время потребовал, чтобы самый знатный князь склонялся перед самым незначительным офицером, если последний будет в более высоком чине; чин являлся признаком государственной службы, а великий государь выше всего ставил своих служилых людей. Вследствие этого установилась какая-то странная двойственность, но фактически, при ближайших преемниках Преобразователя, реформа его послужила лишь к образованию в провинции новой категории слуг. Оставляя их в своем распоряжении для надобностей высшего порядка, как в военной, так и в гражданской службе, государство стремилось возложить на них в то же время большую часть своих административных функций низшего разряда, как-то: сбор податей, опеку над крестьянами и т.д. Новообразованное дворянство сделалось таким образом главным орудием внутреннего управления страны и элементом административной децентрализации; вместе с тем оно в принципе должно было нести службу и по центральному управлению. Получалось неудачное совместительство и непримиримое противоречие. Дворянин не мог одновременно служить в полку, в списки которого он вносился чуть ли не со дня рождения, и наблюдать в своей деревне за взносом подушных податей. Пришлось прибегнуть к компромиссам, выразившимся сначала в форме отпусков на определенный срок или бессрочных, затем в изменении военных законов, в целях ограничения принципа обязательной службы в пользу подданных этой категории. Происходило не более не менее как раскрепощение дворянства в ожидании закона 1762 г., когда племянник Елизаветы окончательно отказался от осуществления принципа обязательной службы, прибегая к нему лишь в исключительных случаях. Но в эту эпоху отношения дворянства к правительству привели к фактической перетасовке ролей, под влиянием непрерывной борьбы и политических переворотов, периодически отдававших высшую власть в распоряжение некоторых ее представителей. Говоря о воцарении Екатерины I, я показал в одном из предыдущих трудов, каким образом этот государственный переворот, совершившийся при содействии гвардии, вышедшей из среды дворянства, должен был внушить всему этому сословию, превратившемуся таким образом из опоры верховной власти в принцип, созидающий ее, убеждение, что оно является центром национальной жизни, существенным, правящим и господствующим элементом ее. Оно действительно стало играть такую роль при Елизавете и, послужив сперва правительству, заставило его служить себе. С какой целью! Увы! с целью освободиться от своего порабощения посредством еще худшего порабощения низших классов, возложения на них своего бремени и безжалостной их эксплуатации. История дворянства этой эпохи и его успехов на пути к личному освобождению более чем когда либо тесно связана с историей постепенного усиления крепостного права путем все более полного и мучительного подчинения почти двух третей местного населения нуждам, страстям и порокам этой аристократии, недавно родившейся и уже склонной, наподобие древнего Рима, видеть в рабстве других залог собственной свободы.
Весь мир видел на своих подмостках повторение этой скорбной драмы, но при других условиях. Особенность того же зрелища в России и весь его ужас состоит в том, что оно развернулось в эпоху, когда рядом с ним расцветала новейшая цивилизация во всей ее утонченности. Подчинение крестьян барщине, имевшее место в Германии в конце XVI столетия, а в Польше в конце XV и в начале XVI, устанавливается в России только в середине XVIII. Во Франции, накануне революции, крепостное право, смягченное освободительным движением, начавшимся еще в XIV столетии, в большей части страны держалось лишь в виде тяжелых воспоминаний. Оно сохранило свою силу лишь в имениях, не подлежавших отчуждению. Тэн вовсе не уделяет ему места в своей картине старого режима. В Пруссии, правда, по приблизительному расчету, две трети населения находились в ту же эпоху в той или другой форме в зависимости от земли или ее владельца. То же положение вещей наблюдалось и в немецких провинциях, присоединенных к России в начале XVIII века, Эстляндии и Лифляндии, где еще в 1794 году насчитывалось 84 процента крепостных в общем числе всего населения. Но сохранившиеся таким путем взаимоотношения на немецкой почве имели характер патриархальный; в России же эта патриархальность была им чужда в ту эпоху, в силу того, что они еще только устанавливались, а патриархальный режим является всегда продуктом продолжительной внутренней работы. В России крепостное право, стесненное прежде в своем распространении и в своем выражении и включавшее в себя лишь ограниченную категорию крестьян, сменило теперь для большинства народонаселения свободную жизнь в прошлом; с царствования Елизаветы настал период рабства для большинства населения, т.е. для 3.444.332 мужчин и женщин на 6.624.021 обитателей великорусских губерний, по двум ревизиям 1642 и 1747 годов.
Эти крепостные отбывали для своих господ барщину, или платили им оброк, — от одного до трех рублей в год; не забудьте, что цифры эти соответствовали размеру годового жалованья того времени. Система оброков преобладала в неплодородных губерниях и осложнялась большим количеством побочных обязательств, задельной платой и различного рода подношениями. Количество и качество их зависели от требований владельца.
