- Верно,- потемнел Муаид.
- Так вот, знайте, мне совершенно все равно, кто из вас будет визирем. Совершенно! Я человек незнатный. Лекарь, поэт и прочее. Заболеешь - смогу помочь. Могу по звездам предсказать твою судьбу,- я с этим замечательно справляюсь, спроси у нишапурского купца Музафара. Могу на дутаре тебе сыграть. Ячменной водкой угостить. А в остальном... не впутывайте меня в ваши дела. Я еду домой, и Нишапур.
Он внезапно и остро, как боль в сердце, ощутил тоску по своему пустому, но чистому дому, по его, лишь ему понятному, доброму уюту, тишине, по своему спокойному, одухотворенно-богатому одиночеству.
- И впрямь... тебе лучше уехать,- проворчал Муаид после долгого угрюмого молчания.
- И впрямь! - возмущенно согласился с ним 'эмирпоэтов'.
- Станешь визирем,- попросил Омар, уходя,- скажи этим, в Нишапуре, чтобы оставили меня в покое.
- Скажу.
'Так я тебя и оставил в покое! Я за тобой пригляжу бунтарь'. Слава богу, он хоть знал, что Омар не побежит на него доносить,- и не стал его резать, душить, травить в этой укромной сторожке...
Омар баснословно разбогател. Три тысячи, по уговору, дал поэту-врачу Изз аль-Мульк, еще не подозревавший. что звезда его, как визиря, уже закатилась. А то бы, наверно, не дал. По две тысячи - Баркъярук и Мохамед. тысячу, скрепя сердце,- маленький Санджар. Две, на всякий случай,- Муаид аль-Мульк.
Даже 'эмир поэтов', глубоко довольный тем, что Омар уезжает и, значит, не будет оттеснять его при дворе, предложил, на радостях, пятьсот динаров,- но Омар не взял их у него.
Обменяв звонких десять тысяч динаров у местных саррафов на чеки, Омар собрался домой. Зима была короткой.
Снег и лед быстро стаяли, дороги просохли, над ними уже взметнулась легкая пыль. Исфахан, схоронив треть населения, мало-помалу оживал под весенним солнцем.
Теперь Омар мог навестить Бойре.
Возвращаясь к прошлому, человек ищет знакомые приметы: дерево, дом, ограду. И, не найдя их, впадает в горькое оцепенение, сознавая, что все вокруг изменилось, и сам он уже совсем не такой, как тогда.
Будто землетрясение небывалой силы разрушило Звездный храм! Мало того - поглотило, широко разверзнув твердь, крупные и мелкие обломки. Не только всю обсерваторию растащили по камню прыткие люди,- даже известковый купол, на котором она стояла, они раздолбили, открыв каменоломню. Хватились. Бугор обратился в яму. И трех тополей нет, срубили.
- Н-ну, дай вам бог.
Омар тихо прошел в сторонку, на убогое кладбище, отыскал знакомую могилу. Прочитал, холодея, на камне:
'Экдес'. Камень - тот самый, первый, который тесал хашишин Курбан. Омар долго хранил его в память о своей победе над пятым постулатом. Когда Экдес умерла, велел высечь на нем ее имя и положить на могилу.
С лебединым долгим рвущимся криком грудью упал Омар на белый камень! И облил его ядовитыми слезами. Больше нет у него ничего на земле. Нет надежды. Нет будущего. Больше незачем жить.
***
Омару уже 46.
Караханид Ахмед, брат покойной Туркан-Хатун, будет убит год спустя. Крестоносцы, спасая 'гроб господень', возьмут Иерусалим через 5 лет.
Абу-Джафар аль-Хазен, ученый из Хорасана, установивший, что сегмент стеклянного шара способен увеличивать предметы, за 'связь с нечистой силой' приговоренный к смерти и избежавший казни, притворившись сумасшедшим, умер 89 лет назад. А скольким людям с ослабевшим зрением принесло бы пользу его открытие.
Улугбек соорудит в Самарканде обсерваторию через 334 года. Еще через 21 год его зарежут.
Джордано Бруно сожгут на костре через 506 лет.
Но всего через 32 года (1126), еще при жизни Омара Хайяма, родится Ибн-Рушд (Аверроэс), который в своей блестящей книге 'Опровержение опровержения' навсегда пригвоздит к позорному столбу хилого мистика Абу-Хамида Газали и ему подобных мрачных ревнителей правой веры.
***
Вернулся Омар домой: двор загажен, всюду битый кирпич, палки, тряпки. Прошел в садик за домом: там, объедая только что зазеленевшие ветви, пасутся чьи-то козы.
- Что это значит? - посетил он судью.
- Ах, виноват! Дела. Это все соседские дети. Разве за ними уследишь? И потом,- он хитро прищурился,- мы, убогие, здесь вообразили, что вы уже больше не вернетесь в Нишапур. Разве его милости не предлагали остаться при дворе?
- Предлагали,- вздохнул Омар.- Я не пожелал.
'Он не пожелал!- У судьи засверкали глаза.- Ну, любезный, кого ты морочишь. Какой дурак по доброй воле покинет царский двор, если уж он в него попал? Сказал бы лучше: опять изгнали, выкинули с позором. Теперь я с тобой разделаюсь'. И, сразу обнаглев:
- А долг?
- Какой долг - удивился Омар.
