- Две тысячи! - ехидно напомнил судья.-Две тысчонки золотых динарчиков.
- Ты дал их взаймы Иззу аль-Мульку,- ответил Омар невозмутимо,- с него и требуй. У меня есть свидетели,- важно подчеркнул Омар.
- Но ведь Изз уже не визирь! - вскричал судья, перед которым с беззвучным громом разверзлась пропасть его невосполнимой утраты.
- Не визирь,- подтвердил Омар равнодушно.
- Как же...- Судья чуть не плакал.
- Да, прогадал ты, сукин сын,- сказал Омар лениво и благодушно.- Впредь не впутывайся в темные дела. Надо было взять у него расписку.
- Расписку... но я... я думал... как же мне быть теперь?
Точно такой же вопрос с недоумением задавал себе Омар еще недавно, после суда.
- Посоветуйся со старухой Айше.
- Я упеку ее, стерву! Я разгромлю ее притон...
- Как знаешь.- Омар махнул рукой и медленно удалился. Ему не хотелось разговаривать. Устал он от всего.
Он взял на базаре двух метельщиков и повел их к себе. Пока они шли, беседуя, по каменистым улицам, по тем же улицам уже полз вслед за ними по городу слух:
- Наш-то... дикий человек... опять что-то натворил в Исфахане. Избили палками и прогнали.
- Не палками - плетьми...
Они, эти слухи, дойдут, конечно, до Омара. Но он уже научился отражать ядовитые стрелы сплетен крепким щитом презрительного безразличия, пряча обиду глубоко внутрь. Хотя и утомительно это - держать тяжелый щит всегда наготове. Много сил душевных отнимает. Недаром есть выражение: 'Согбен, как щитоносец'. Но что поделаешь? Их много, Омар один.
Не будешь же бегать по улицам и доказывать с пеной на губах, как сумасшедший, каждому встречному дураку и болтуну, что он - дурак и бессовестный болтун? Бог с ними! Смолчим. Перетерпим и это. Посмотрим, чем они разживутся на гнусной своей болтовне. Может, выдохнутся когда-нибудь?
Пусть. Разве сумеют они злопыхательством остановить вращение земного шара, наступление весны? Все равно она уже бушует в Нишапуре. Густой благодатный ливень орошает прогретую солнцем землю. И омывает усталую душу. Всюду хризопразовая зелень свежей травы, даже на крышах, обмазанных глиной. Каждая крыша обратилась в лужайку с алыми маками.
И далее:
Бродят теплые соки в жилах деревьев, бродят соки хмельные в жилах людей, пробуждая алые воспоминания. Именно алые,- закроешь глаза, побывав на весеннем солнце, в них - алый пламень.
Нет, не нужно воспоминаний. От них одно беспокойство. Их сладость очень скоро оборачивается горечью. Что толку все озираться назад? Омар, прибравшись, оглядел свой обширный плотно утоптанный двор. Сколько земли пропадает впустую. Лошадей и повозок у него нет и никогда, пожалуй, не будет; предел его мечтаний - купить когда-нибудь верхового крепкого осла для недальних поездок. Ну, это потом, когда-нибудь.
А пока что Омар обзавелся остро отточенной лопатой, мотыгой, кривым садовым ножом. Обнаженный до пояса, с плотными мышцами и втянутым животом, еще крепкий, по-юношески ладный, он изо дня в день копал понемногу твердую землю двора. Загорел. Ему дышалось глубоко и легко. Хорошо спалось. И ячменной водки не нужно. Он пил охлажденный отвар из разных сушеных плодов или кислое молоко, разведенное ключевой студеной водой - питьевую чистую воду ему доставлял водонос.
***
Он натер на ладонях мозоли. И радовался им, как мальчишка, впервые вышедший в поле помочь отцу. За этим добрым занятием и застал поэта, где-то в середине фарвардина (март - апрель), один молодой человек, несмело постучавшийся в калитку.
- Дозвольте, учитель?
- Входи.
- Отнесите на помост,- приказал молодой человек двум носильщикам, пришедшим с ним.
Один втащил завернутую в рогожу баранью жирную тушу, другой с натугой внес большую корчагу.
Держался гость с той скромной уверенностью и приветливой готовностью услужить, из-за которых незнакомый, но почему-то расположенный к тебе человек начинает сразу казаться хорошим знакомым.
Он, пораженный, оглядел взрытую землю, остановил удивленный взгляд на лопате, воткнутой в грядку, и в длинных темных его глазах неопределенно скользнула растерянность.
