Сойдет! Раз уж это кому-то нужно. Ступай, приятель.
- Но тут еще... о звездах, о небесах,- не отставал Бурхани.
Ах, о звездах? Ну уж, нет! Хватит. Уж звезды-то вы не трогайте. Это не ваше поле. Тут весь его бунтарский дух, который позже назовут, жалея, невыносимо дурным, скверным нравом, шибанул Хайяму в голову. Осел ты этакий! Я тебе покажу.
- О звездах? Которые ты, конечно, сравниваешь с алмазами в шахской короне? О небесах? Бескрайних, конечно, как справедливость справедливейшего из справедливых? Тьфу! Что тебе в звездах, собачий хвост? Разве можно писать такую дребедень в наше жуткое время? Добро и зло враждуют, мир в огне...
- А что же... небо?
- Небо - в стороне! Проклятия и радостные гимны не долетают к синей вышине. Ясно? Прочь отсюда, о стручок, увядший, не успев созреть.
Бурхани, подхватив и скомкав развернувшуюся ленту злополучной касыды, весь в слезах, дрожащими губами:
- Хорошо... я пойду. Но ты еще пожалеешь! Я доложу кому следует. Шейх уль-исламу - главному наставнику в делах веры...
- Хоть самому сатане! Поэт - бунтарь, учитель, обличитель, это понятно. Поэт-доносчик- таких еще не бывала
От касыды Бурхани у него, похоже, приключилось размягчение мозгов. Омар не мог, хоть убей, восстановить ход своих рассуждений о перпендикулярах - и чуть не заплакал от ярости.
Скрипя зубами, он налил, выпил чашу вина. Чуть отошел, успокоился. И пожалел, что обидел Абдаллаха. Больно вспомнить, как у него дрожали губы. Разве он виноват, бедный 'амир аш-шаура' - князь поэтов, что от природы бездарен?
Нет, конечно. Но зато он виноват в том, что берется не за свое дело! Для чего ты пишешь? Для самовыражения? Изволь. Если есть, что выразить. Для самоутверждения? Ради денег? Если так, ты мошенник. Стихи надо писать лишь тогда, когда хорошо понимаешь: если ты это не скажешь, люди останутся в чем- то обездоленными.
Бездарность-преступление, если она сопряжена с властью. Бездарный полководец, вместо того чтобы разбить вражье войско, путем дурных, бессмысленных приказаний губит свое. Бездарный поэт - вреднее: это он делает людей болванами, охотно выполняющими дурные, бессмысленные приказания глупых начальников.
Прохиндеи! Трах в прах вашу мать, как говорит Ораз. Всякий убогий стихоплет почему-то думает, что поэзия - поле, которое все стерпит: и пшеницу, и полынь. Нет, не стоит их жалеть. И сей прохвост хотел прокатиться на нем, подкупив обещанием помочь 'в случае чего'. Знаем мы вашу помощь! 'В случае чего' ты первый швырнешь в меня камею'
О люди! Почему вы так назойливы?
Ну, Бурхани можно понять. У него семья, дети. Их надо кормить. А ремесла другого не знает. Вчера явилась в слезах жена: 'За что вы преследуете моего мужа? Он есть перестал, он ночей не спит'. Скажите, я его преследую! Хе.
И тут его с пронзительной ясностью осенило: ему никогда не следует жениться. Чем жена может помочь ему в его размышлениях? С тех пор, как христиане растерзали гречанку Ипатию, ученых женщин на земле не стало. Она не даст ему думать! Изведет его своей пустой болтовней. Но если бы только это водилось за ними. Болтливость - не самый страшный грех жены. Она способна на кое-что похлеще. Нет уж! Увольте. У него есть жена, одна на всю жизнь - наука, она никогда не надоест, не изменит ему. Поэзия? Она тоже входит в науку, составляя с нею целое - душу Омара. Разве можно отделить от цветка его запах?
'Поэтому... как же им, этим двум перпендикулярам...'
Э! К бесу... Он вышел из шатра и увидел сверху, с бугра, вереницу людей и повозок, приближавшуюся к Бойре. Значит, глашатаи не зря едят свой хлеб: отовсюду к Исфахану уже потянулись землекопы, каменотесы, древоделы. Пойду, решил Омар, к вновь прибьшшим и погляжу - может, средь них попадется хоть один толковый человек.
***
Народ подобрался не совсем удачный.
Человек в простой, но чистой одежде, никому из пришлых не знакомый,- похоже, руководитель работ, вместе с царским звездочетом дотошно и нудно опрашивал каждого, кто он, откуда, что умеет делать. Землекопы. Возчики. Ну, ладно, эти смогут хоть камень ломать и возить.
- Экий сброд!- рассердился руководитель работ.- Здесь, видите, всюду камень. Нам с камнем работать. Каменотесы есть среди вас?
- Есть! - выступил из толпы рослый крепкий юнец в меховой шапочке, с переметной сумой через плечо.
Ага, тот самый: осведомитель указал на него визирю глазами. Да. Все как у всех. Два уха, два глаза, нос, две дырки в носу. Обыкновенное лицо с пухлым детским ртом, обветренное, простое. И глаза как глаза: никакой в них особой хитрости. Вполне простодушные, честные.
- Как зовут?
- Курбан, сын Хусейна.
- Родом?
- Из Тебриза.
- Сейчас откуда?
- Из Бушира.
- Где Тебриз, а где Бушир. Ты как туда попал?
- Искал работу. Хорошую работу.
- Что, в Тебризе нет хорошей работы?
- Есть. Я служил у мастера Абу-Зейда. Он стар, ворчлив и завистлив. Слишком долго держал меня в учениках.
- Да, за старыми мастерами это водится.
- А я уже сам могу держать учеников. Рассорились мы. Ну, я и ушел. В Тебризе мне проходу нет. Подрабатывал на разных стройках. В Бушире узнал - в Исфахане нужны каменотесы.
- Покажи руки. Курбан показал.
- Да, похоже, ты каменотес. И хороший?
