Визиря заслонял от него столпившийся народ. Насупив брови, осторожно скользя холодными глазами влево и вправо, Низам аль-Мульк, в своей обычной дорогой одежде, терпеливо внимал рассказу царского звездочета о каких-то башнях и астролябиях. Сопровождаемые толпою, они ходили по бугру, что-то мерили танапами, отмечали кольями. 'Звездный храм, Звездный храм...'
Нехорошо Курбану. Вот, люди думают о земном, хоть и говорят о звездах,- думают, что-то делают, что-то хотят построить. Староста поведал вчера: Омар намерен создать в Звездном храме новый календарь, при котором, если и не наступит рай на земле, то народу будет хоть какое-то послабление.
'Народу. Простому люду. Таким, как мы с тобою'. Бедный старик. 'Уже сейчас, еще не построенный, Звездный храм принес нам удачу. Стали досыта есть, и то великое благо'. И хашишин Курбан должен все это сокрушить одним ударом своего тесла. Хотя мог бы, с его же помощью, укрепить стены Звездного храма.
И вдруг с жутью, с ледяной, как зимний ветер, ясностью, исмаилит осознал: он ничего не сможет сокрушить. Он может убить одного человека, пусть человек этот - видный и важный. Но разве с гибелью одного человека погибнут все звезды и звездочеты, звездные храмы и календари?
'Зачем я здесь, почему я здесь?'
- Почему медлишь? - прошипел ему в ухо второй.
- Я... не могу, я хворый.
- Давай!
- Не могу! Видишь, он обступлен со всех сторон. Боюсь - промахнусь.
- Шевелись! Учти, мое прозвище - Яростный Шмель. Слыхал?
Слыхал. Скорпион веры слыхал о его подвигах. О них в страхе шептались на низших ступенях секты.
- Я... хворый. Боюсь...
- На, сделай пару затяжек.- Яростный Шмель сунул ему из-под полы медный горячий чубук.
Вот чего не хватало Курбану! Он жадно припал к заветной трубке и сделал не пару - три пары глубоких затяжек.
- Хватит, окосеешь. Давай!
Закончив осмотр работ и беседу со звездочетами и строителями, визирь, удовлетворенный, собрался ехать ко двору. Вот и все. Никаких исмаилитов. 'С чего это стали страхи тебя донимать? - сказал он себе с грустной усмешкой,- Стареешь, Абу-Али Хасан,- вспомнил он свое настоящее имя, давно забытое всеми за пышным титулом Низам аль-Мульк - Порядок державы. Почему ты решил; что вслед за бегством Рысбека сюда тотчас пожалует хашишин? Хасан Сабах человек злой, но не совсем же дурак. Ему лучше жить с нами в мире, получать золото и не тревожить нас'.
Доволен и Курбан. Обошлось. Ничего не случилось. Пусть едет визирь. А с этими двумя паршивцами, 'пауком' и 'шмелем', Курбан, сын Хусейна, как-нибудь управится сам...
Визирь спустился к коновязи, где слуги уже приготовили лошадь в роскошной попоне.
Между коновязью и почтительно замершей толпой открылось свободное пространство, и Курбан, скорей бессознательно, чем с умыслом, прикинул расстояние от себя до Низама аль-Мулька.
И тут он почувствовал на себе чью-то улыбку. Экдес? Она почему-то тоже здесь, в толпе. Но она не улыбается. Экдес глядит на Курбана огромными от ужаса глазами. Они у нее от природы разные - серый и карий, и от этого ужас в них - немыслимо дикий. Неужели, подумал Курбан, у него от хашиша так страшно изменилось лицо?
Нет, не Экдес. Ему улыбался... четвертый. Маленький тощий человечек с морщинистым желтым лицом. Но жилистый, крепкий. И всегда веселый. 'Озорной Клоп'. Тот самый, который всего несколько дней назад собирал его в путь. И, благодушно посмеиваясь, рассказывал, как он попал к хашишинам:
- Меня, знаешь, с детства держали в страхе. Хотя я и был не озорнее других, разве что малость нетерпеливее. Отец запугивал плетью, мать проклятьем, учитель тростью. Я вырос, стал землю пахать - кто только мне и чем не угрожал! Староста - стражником, стражник - темницей. Священник - адом, небо - неурочным градом. Помещик - что землю отнимет, эмир - голову снимет. Женился - жена взялась стращать: то она утопится, то она отравится. То пойдет к судье - кадию. То убежит к своей матушке. Живого места во мне не осталось! Внутри все почернело от яда, как у рыбы-маринки. Нельзя человека то и дело пугать. Однажды, со страху, я зарезал жену, перебил половину селения и укрылся в секте. На рай, загробное воздаяние мне наплевать Я мститель. Отчаянный. Самому повелителю нашему шею могу свернуть, если обидит. Теперь я уже никого не боюсь. Сам навожу ужас на всех. Убиваю и буду убивать, кто встанет поперек дороги. Отцов, матерей, учителей. Старост, священнослужителей и прочих. Я ненавижу всех! И буду их убивать, пока живой...
Улыбаясь веселой, чуть хитрой улыбкой, он держит руку за пазухой. Курбан понимает, что это значит. Теперь - все. Все кончено.
Визирь уже сунул ногу в стремя.
Курбан отрешенно взглянул на тихую Экдес. Жалко улыбнулся ей мертвыми губами. Яростный Шмель, отираясь позади, кого-то двинул плечом, кого-то прижал, оттолкнул и расчистил Курбану место развернуться.
- Нy?
Курбан поудобнее перехватил рукоять тесла, для уверенности встряхнул им, с удовольствием ощущая привычную тяжесть. Во имя аллаха милостивого, милосердного! Скорпион, широко развернув плечо, замахнулся... и, уже сам не зная, что делает, крикнул, прежде чем метнуть свое смертоносное орудие:
- Визирь, берегись!
...Удар пришелся не по голове, а по левому плечу, так как визирь, подхлестнутый внезапным окриком, резко распрямился в стремени. С такой силой был нанесен удар, что лезвие тесла разрубило железную кольчугу, надетую под бархатную шубу.
Зато нож Яростного Шмеля вошел Курбану в спину точно между лопатками. Второму тут же скрутили руки, но он держал на сей случай во рту некий синий шарик, который и и проглотил, раскусив, во славу Хасана Сабаха. Озорной Клоп, переставший улыбаться, сделал быстрый знак Влюбленному Пауку: 'Ни звука! Оставайся на месте'.
Визиря, облившегося кровью, унесли в шатер.
Курбан, точно пьяный слепец, качаясь и беспомощно ощупывая пустоту перед собою, медленно побрел сквозь расступившуюся толпу. Его никто не трогал. Зачем? Он брел, шатаясь, захлебываясь кровью и сплевывая ее, к вершине бугра. Поближе к небу. К раю.
Он бросил Экдес, земную женщину. Он обманул Экдес, не оставшись с нею. А мог бы! Стоило только открыться визирю. Э! А Хасан Сабах? Поздно теперь о чем-то жалеть. Раз уж ты обречен, то обречен. Он сделал свое дело. У него в запасе - рай. Сейчас... сей миг он вознесется в голубую, сверкающую долину с золотыми деревьями. Сейчас...
Холодно. Жутко. Где же рай? Где райские девы с их горячими объятиями? Красная муть в глазах. Он рухнул, споткнувшись, на камень, что обтесал в первый день. Нет рая. Нет гурий. Только боль, дурнота. Смерть.
Кровь обрызгала белый камень.
