Саднило руку. Омар рассеянно взглянул на свой кулак, в котором все еще зажимал золотую сережку с каплей рубина. Крупной каплей рубина вызрела кровь на руке. Если яд, которым отравил свою дочь старый Хушанг, попал с ее зубов Омару внутрь, он тоже может умереть.
Э, пусть! Лучше умереть, чем жить среди оборотней.
Уж после, оставшись один, он, наверное, станет рыдать, волосы рвать, головою биться о стенку. Или скорее молча и тяжко хворать, всех сторонясь.
А сейчас... Он раскрыл ладонь, раз, другой и третий встряхнул на ней золотую серьгу; кинул ее, не глядя, на труп Нежной Кобры, скорчившейся на ступенях секстанта, и пошел прочь.
Я черств? Может быть! Но хватит с меня ваших дурных затей...
'Как это я еще не сошел с ума? - удивлялся себе Омар.- А вдруг сошел, да сам того не заметил! Ведь, говорят, сумасшедший никогда не знает, что он сумасшедший'.
***
...Из города с гиканьем налетел на Звездный храм тысячный отряд. То ли кто с перепугу наврал Меликшаху, то ли ему самому показалось со страху, что тут засело целое войско убийц-хашишинов, но он не посмел покинуть дворец без столь крепкого сопровождения.
- Рассказывай!
Омар говорит. Опустив голову, молча слушает Меликшах, В стороне, над телом отца, рыдает Изз аль-Мульк, хороший Омаров приятель. Молчит Меликшах. Ему пока что нечего сказать. Ибо он сам еще не знает, огорчен или доволен смертью визиря.
- Приведите убийц! - поднимает визирев сын свирепое лицо, залитое слезами.
- Да, да! - находится султан.- Надо их допросить.
- Пусть государь простит или казнит своего недостойного слугу, но это... невозможно,- отвешивает напряженный поклон царский телохранитель.- Убийцы мертвы. Отравились. Или - отравлены.
Оцепенение. Его нарушает Амид Камали:
- Я знаю, они отравлены! И знаю, кто их отравил.- Новый 'эмир поэтов', весь белый, весь дрожащий от возбуждения,- еще бы, такой великий подвиг он совершает, над его головою бушует ветер эпох,- решительно выступает вперед, тычет пальцем... в Омара Хайяма.- Хватайте его! Он тоже исмаилит. Он завлек визиря в ловушку. Я видел давеча на башне - он пальцами крутил, сгибал их так и этак. Это тайный язык хашишинов. Слыхали о нем? Омар совещался с кем- то.
- Кто еще был на башне? - живо подступил к нему грозный Изз аль-Мульк.
- Никого. Мы вдвоем.
- С кем же тогда он мог совещаться? Кроме как с тобою? Разве ты тоже хашишин?
- Ай, яй! - завопил 'эмир поэтов' и рухнул на колени.- Простите, сказал, не подумав.
- Надо думать, болван!
- Но все же - зачем он пальцами крутил? Изз аль-Мульк обернулся к Омару:
- Зачем ты крутил пальцами?
- Зачем? - повторил султан.
Омара уже начало трясти.
- Если сей прохвост - поэт,- Омар закусил губу, судорожно перевел дух,- он должен знать, что на пальцах мы отсчитываем слоги, размер, слагая стихи в уме, без карандаша. Не знаю, на чем считает он. На своих зубах? Вот я их посчитаю!
- Но, но! - одернул его султан.- Стой спокойно. Тоже - недоразумение божье... нашел время и место стихи сочинять.- Отер расшитым рукавом багровое лицо, кивнул 'эмиру поэтов': - Ступай отсюда.- И дружелюбно, совсем по-простецки, Омару: - Случись все это при султане Махмуде Газнийском, знаешь, где бы ты уже был?
- Знаю. Но белый свет, человечество, жизнь - не только султан Махмуд Газнийский. Есть на земле и кое-что другое. Получше.- Он угрюмо переглянулся с Иззом аль-Мульком, получил его безмолвное согласие и поклонился Меликшаху: - Отпусти меня, царь.
- Это куда же? - Простодушно, не по-царски, разинув рот, сельджук удивленно уставился на Омара.
- Домой, в Нишапур. Схожу на могилу матери и уеду.
- Нет, что ты, что ты? - Уразумел, должно быть, что молчаливый, себе на уме, звездочет, который ни во что не лезет и сторонится всех - единственный человек при дворе, которому можно еще доверять.- Не отпущу. Ни в коем случае! Ты нужен здесь.
- Зачем?
Султан помолчал. Взглянул на визирево жалкое тело. 'Был Асад - стал Джасад'.- шутливо сказал бы визирь, если б мог, сам о себе по-арабски (лев - труп). И Меликшах произнес уже веско, по-царски:
- По звездам гадать. Детей наших лечить.
***
Спустя тридцать дней, кем-то отравленный, великий султан Меликшах превратился в такой же труп.
Едва успели схоронить султана, как ночью во дворце сотворился небывалый переполох. Омар, проснувшись от шума, разругался, как бывало, Ораз:
- Трах в прах! Грох в горох! Царский это дворец или ночной притон?
Тяжелый и дробный стук подкованных каблуков: будто воры, проникшие в купеческий склад, бегут врассыпную, спешат растащить мешки с зерном. Треск дверей. Звон мечей. Глухие удары. Скрежет чего-то обо что-то.
