— Аркадий Павлович, — Ева встала и открыла дверь каморки, глубоко выдохнула, выгоняя из себя запах сторожа, — вы приехали сюда в шестьдесят каком?
— В каком? Дай подумать… Ну, аккурат в шестьдесят первом, да, я тогда еще палец повредил, а мой кореш…
— И что интересного было тогда в городе? — Ева прислонилась к притолоке и посмотрела в гулкое обнаженное пространство пустого ангара.
— А ничего не было интересного, потому как города тут не было. Был поселок, город рядом был, за шахтами, да и не город, а так, пристройка к тюрьме и шахтам.
— Значит, здесь были только две шахты и тюрьма?
— Две… Две или три. И тюрьма для детей, интернат назывался. А ты не родственника, часом, ищешь? Я тут всех знал раньше. Это сейчас, последние десять лет, понаехали новые, а раньше, считай, всех знал.
— Да нет, меня интересуют только достопримечательности вашего города, интересные факты и события из прошлого. — Ева не сдержалась и зевнула. — Наливайте, Аркадий Павлович, отменный коньяк.
Палыч быстро налил в красивую зеленую рюмочку — корреспондентка достала рюмки вместе с бутылкой и нарезанной копченой колбасой из яркого полиэтиленового пакета. Он честно вспоминал, но через несколько минут досадливо покачал головой.
— Корова, помню, на рельсах застряла. В семьдесят восьмом… нет, шестом. Шуму было! Начальника шахты сняли за пьянку, он достал пистолет и пострелял немного. А насчет музеев всяких. Ничего не скажу, может, сейчас и завели чего, а раньше только в школе была комната боевой славы, а потом в ней историк сделал… как это, по изучению края?
— Краеведение.
— Вот, музей краеведения. Но все про войну там осталось. Ребятишки откопали как-то пулемет и скелеты в касках. Что началось! Считай, все вокруг перерыли. Одного оружия нашли целый арсенал. Пацаны подрываться стали — в костер бросали находки. А этот учитель, он только к нам приехал, молоденький, чистенький. Отругали его. Приказали больше самому с детишками землю не копать. Отобрали все оружие и мины. Оставили бумажки, какие нашли у скелетов, каски простреленные, так, чего по мелочам.
— А этот интернат для правонарушителей, он куда делся? — Ева вздохнула и присела, прислонившись к притолоке спиной.
— Да ты не брезгай, садись на диван!
— Ничего, мне так удобно.
— Ну, если удобно… Интернат сделали сначала, считай, тюрьмой, потом комиссиями его завалили: то ли помер кто у них, то ли съели кого с голодухи… Но это я точно не скажу, так, слухи. А сейчас там спортивная школа. Тот же интернат, только без надзирателей. Спортсменов учат.
— А где раньше станция была? — Ева встала. — Выйдем на воздух, Аркадий Павлович?
Палыч жалобно посмотрел на пузатую бутылку с тонким длинным горлышком. Его злили такие маленькие рюмочки.
— Чего не выйти, давай выйдем. У меня смена кончится через час. Я тебя только попрошу, не называй ты меня по имени-отчеству. Отвык, даже пугаюсь. Вроде как у следователя на допросе. Палыч, и все. А микрофон свой заберешь? — Палыч показал на стол.
— Да, хорошо, Палыч. — Ева сдержала улыбку. — И что следователь, сколько дал?
— Баба была, — помрачнел Палыч, — злющая… Я свое прошлое не скрываю, чего там. Меня хозяин ангара, когда нанимал, спрашивал, я честно сказал: сидел, мол, при советском социализме. Он говорит, мол, так даже интересней. Такие дела. Тридцать лет скрывал, что сидел, а теперь хучь кричи на каждом углу для фасону. А баба в органах — это чистый ужас, скажу я тебе. Чего-то бабе не хватает, если она идет в милицию. — Он неторопливо хромал за Евой к выходу. Поднатужился и медленно открыл тяжелую металлическую створку огромных дверей.
— Вот он, край родной, — вздохнул Палыч.
Ева осмотрела слегка запорошенное снежной крупой поле и убогие сарайчики недалеко от ангара. Ее удивила отличная новая дорога, проложенная сюда. Невдалеке светилась разноцветными вывесками новенькая бензоколонка. Далеко у горизонта виднелись конструкции шахты, по тонкой ниточке скользила вагонетка.
— А вроде здесь станция была раньше? — спросила Ева закурившего Палыча.
— Была. Большая станция была, кое-что и сейчас осталось. Мой хозяин не дурак же. Он ангар из-за железки построил тут, к нему вагоны переводят, они сюда и подъезжают. Если обойдешь ангар сзади, увидишь подъезд. А сама станция в городе. Ты не на поезде приехала? Вот там теперь и станция. А вон там, слева, интернат виден. К нему еще городскую баню приделали.
— Голо тут у вас. — Ева потянулась от души. — Ни одного деревца!
— Это да, это есть. За шахтами у полей абрикосы в посадках растут. В городе тоже есть деревья во дворах. А тут пустошь. Летом в жару деваться некуда. Последняя акация засохла лет двадцать назад.
— Где была акация? — спросила Ева, не оборачиваясь к Палычу.
Палыч сплюнул и медленно затоптал окурок.
— Интересное дело, — сказал он. Ева обернулась и увидела его хитро прищуренный глаз.
— Ну да, — сказала она, улыбнувшись, — дело о засохшей акации.
— Ты не тянешь на интернатскую, — авторитетно заявил Палыч.
Ева почувствовала, что вопросы задавать не надо. Она молчала и смотрела, чуть улыбаясь, на Палыча. Палыча одолевали сомнения.
— Ты его дочка! — предположил он, промучившись в ожидании вопросов.
Ева молчала. Она расстегнула сумочку на ремешке и достала нераспечатанную пачку «Мальборо». Медленно отсоединила и пустила в свободный полет тонкую прозрачную полоску целлофана. Достала себе сигарету, чуть прикусила ее зубами и протянула пачку Палычу. Пока он суетливо копался в кармане в поисках спичек, Ева втягивала ртом запах сушеного табака сквозь фильтр. Палыч закурил и протянул ей спичку, спасая огонек грубой ладонью. Ева задула огонек, не прикурив.
— Я люблю только запах. Кури, не обращай внимания.
Они стояли в тишине. Палыч затягивался, Ева нюхала сигарету.
— Деньги обесценились, — изрек Палыч, докурив.
— Факт, — согласилась Ева.
— Тыща рублей тогда, это знаешь!.. Я курятник построил с курами и индюшками.
— Он был один? — спросила Ева.
— Куда там — один! — вроде даже обрадовался Палыч вопросу. — Шофер у него был и два мужика в бицепсах. А машина наша была, местная по номерам. У нас тут работа кипела, утро было, лето. Он стал спрашивать у всех чего-то, ребята-грузчики отправили ко мне, как к самому старому, значит. «Где дерево?» — спрашивает. Я опупел. А тогда он сказал, что сам интернатовский. Бутылки достал, закуску. Скатерть! Скатерть расстелил на ящике. Культурный человек. Поговорили.
Палыч замолчал.
Ева достала пачку пятидесятирублевок в банковской упаковке.
Палыч уставился на деньги и вспотел.
— Ты это… знаешь! Ты не того. Он тоже деньги достал, а потом драться полез! Топал ногами и матерился очень.
— Я не буду драться и материться, — пообещала Ева.
— Так нету же дерева!
— Я тебе за интересные факты плачу.
— Нету никаких фактов. Я ему сразу сказал, когда понял, за что он меня кормит и поит, что дерево засохло, а на его месте теперь стоит ангар и проходит дорога. — Палыч для убедительности топнул ногой, показывая пальцем вниз. — Он говорит: «Покажи немедля, где это дерево было!» А я помню? Я только помню, что корень неделю выкорчевать не могли. А спилили за пять лет до того! Тут он орать и драться… Пошел к хозяину.
