сердца, когда она вывалилась на меня из шкафа…
— Сковородка? — не понимаю я.
— Да нет же, Ляля вывалилась из шкафа! — он выдергивает руку и смотрит на меня со злостью. — Она!.. Она была задушена, это точно.
— Ты не находил здесь где-нибудь ярко раскрашенных ногтей? Все ногти растеряла… Ладно, пошли, если хочешь.
Девочка все еще сидит за столом на своем высоком стуле. Коля достает ее и держит над раковиной, пока я мою маленькие жирные ладошки и мордочку. Но при попытке посадить девочку в манеж к братику она оказала сопротивление: вцепилась обеими ручонками в халат, а когда я взяла ее на руки, обхватила меня за шею со всей силой, на какую была способна.
— Эй! Не бойся, я не буду накрывать тебя одеялом, ну хочешь, просто посиди в кресле? Девочка молча сжимает мою шею.
— Она умеет разговаривать? — спрашиваю я Колю.
— Не знаю. Я ее видел последний раз в восемь месяцев. Не скажу, что тогда она много болтала. Давай отцеплю, не идти же с Сюшкой смотреть ванну!
При отцеплении девочка разжала руки, но только на секунду, чтобы с такой же силой обхватить шею Коли.
— У меня предложение. Давай возьмем детей и поедем к хирургу. Покажем твою ногу, развеемся слегка, а когда вернемся, уложим детей спать и спокойно осмотрим ванну.
— Я никуда не поеду, она уже не болит.
— Но она уже синяя.
— И что тут странного, если я мертвец? — не сдается Коля.
— Делай как хочешь, мне все равно, я повезу детей гулять.
— Почему это — повезешь? Почему не погулять возле дома?
— Потому что я сейчас раскрашу физиономию, надену парик, и сквозь стекло машины никто в этом поселке не рассмотрит меня настолько хорошо, чтобы поинтересоваться, что это за тетя гуляет с детьми!
Маленького было достаточно засунуть в комбинезон, а вот девочку пришлось долго уговаривать одеться, этим занимался Коля, пока я делала из своих век крылья махаона, а из губ раздавленный судьбой, кровоточащий яркой помадой перезревший плод. Благо, косметики в туалетном столике спальни оказалось столько, что ею можно весь сезон раскрашивать небольшую театральную труппу. Парик я выбрала тот самый, утренний — чуть поблекшая платина. Потом пришел черед гардероба. Открываю шкаф, жду несколько секунд. Никто не вываливается, и я без стеснения роюсь в вещах с легким ароматом чужого тела и дорогих духов.
— Ты умеешь водить машину? — спрашивает Коля, осмотрев меня с кончиков кожаных обтягивающих брюк до парика.
— Умею.
— А если она не заправлена?
— Заправим.
— А если не найдем ключей?
— Найдем. — Иду к вешалке в коридоре и уверенно лезу в карман мужской куртки. Достаю связку ключей. Потом уверенно лезу в боковой карман женского пальто и достаю паспорт. Осматриваюсь.
— Еще что? — с укоризной спрашивает Коля.
— Когда я сюда пришла, у меня были валенки, ватник и металлический чемодан.
— Я видел какой-то металлический ящик с ручкой внизу в мастерской.
Это он, заветный чемоданчик. Достаю деньги, рассовываю по карманам, несколько бумажек отдаю Коле:
— Вот, возьми, я у тебя порылась в куртке, взяла рубли.
Коля смотрит мимо протянутой руки в чемоданчик на конверт с адресом: Московская, 22. Потом он берет один из паспортов, открывает. Я опускаю пониже его руки, чтобы тоже заглянуть. Итак, блондинку, которая раздела меня на мосту, зовут Марина Крайвец. Коля сравнил мое лицо с фотографией в паспорте, потерял к документу интерес и взял конверт.
— Ты была его любовницей? — спрашивает он тихо, глядя на фотографию мужчины.
— Все мы чьи-то любовники или любовницы. Неси детей. Поехали.
— Я хотел сказать, твоя попытка не привлекать внимания… Короче, кое-что нужно отмыть на лице, а то ты похожа на стриптизершу, отработавшую полную смену и не успевшую оттереть боевую раскраску.
— Да что ты можешь знать о стриптизершах, мальчик?!
СЛЕЖКА
— Промотай сначала, — попросил Поспелов. — С того места, где она говорит о профессиях.
“…не являюсь няней, приходящей домработницей, любовницей мужа, подругой жены, я не врач, не соседка, не медсестра из поликлиники, не сторож, не охранник, я — никто”.
— Почему мальчик спросил ее об убийстве? — остановил запись Петя.
— Не знаю, в этом разговоре все странно. Включи.
“Я не наемный убийца”.
“Если ты никто, то как сюда попала? Почему кормишь ребенка?”
“Потому что молоко течет”.
— Это не ее дети! — стукнул ладонью по столу Петя.
— Это не ее дети, она не хозяйка в доме, она не Ляля, кто такая — Ляля?.. Зачем появился подросток, почему он говорит о трупах, и так далее, так далее… Одни вопросы. Нужно ехать осматривать дом.
“Я что, похожа на Лялю, на Мими или на Диди? Нет, я Мадлена, а для близких людей — Мона. Ты мне кто?”
— Мадлена Сидоркина, в девичестве Мадлена Кашутка, отец — поляк, мать — русская. Замужем пять лет, домохозяйка. Но эта обритая кормилица младенцев не Мадлена Кашутка, понимаете?! — повышает голос Петя.
— Не кричи, — кривится Поспелов. — Мне два месяца до пенсии.
— И что?
— Грустно, вот что. Дело это плохо пахнет. Где эта Мадлена жила до замужества?
— Двойное гражданство. В Санкт-Петербурге у матери, в Гданьске у отца, была студенткой тамошнего университета.
— Тамошнего?
— Гданьского. Ушла со второго курса. Странная история, кстати.
— Потом. О гданьских студенточках — потом. Включи мне со слова “кстати”.
“Кстати, где они?”
“Они?..”
“Ну да, эти, которых я убила? Я их закопала, расчленила и выбросила в мусорный контейнер или растворила в ванне?”
— Надо ехать смотреть ванну, — обреченно кивает Поспелов. — Ничего не поделаешь, надо ехать. Вызывай группу, Петя.
— Вы же сами приказали не светиться! — вскочил оперуполномоченный. — Вы же обещали уволить каждого, кто хоть раз споткнется у дома?! А теперь хотите ворваться и осмотреть ванную комнату? Или загримируетесь и изобразите сантехника, вызванного охранником на въезде?!
— Вызывай. — Поспелов тоже встает, кряхтя. — Они должны выйти. Должны.
— Да почему вы думаете, что они уйдут из дома?
