льдинки с накипью грязного снега.
Сзади раздались шаги, кто-то поднимался по насыпи, но женщина не повернула головы, она, успокоенная рекой, уже собралась в последний путь, и ей стало все безразлично.
Кто-то остановился рядом, кто-то дышал и чертыхался, а вода все не отпускала взгляд.
— Боже мой, до чего же вонючие эти сапоги! — возмутился женский голос рядом. — Ты что, собралась топиться?
Женщина, повисшая на перилах, кивнула и тут же испугалась. Меньше всего на свете ей сейчас хотелось уговоров или героических порывов спасателей на водах. Она осторожно покосилась и рассмотрела сидящую рядом на асфальте женщину с белыми волосами. Блондинка была в длинной расстегнутой солдатской шинели, из-под которой выглядывала накипь кружев на розовом шелке нижней короткой рубашки, и в колготках. Она только что сняла огромные кирзовые сапоги устрашающего вида и понюхала их. Было заметно, что рвотные потуги после этого еще не совсем оставили ее, хотя сапоги были отброшены далеко в сторону. Расставив ноги, блондинка с интересом посмотрела на женщину, вцепившуюся в перила. Правая сторона лица блондинки была разбита, кое-где кровь подсохла, но скула подтекала розовой сукровицей. Колготки на коленках оказались рваные, из дыр совсем по-детски выглядывала стертая до крови кожа. Женщина у перил хорошо помнила ощущение этих ран — в десять лет земля и асфальт слизывают кожу с колен быстрым и жестким языком, она часто тогда дралась и слыла среди мальчишек своего двора первым бойцом.
— Хороша, да? — скривилась блондинка, стаскивая рукав шинели. Локоть тоже оказался разбитым. На шелке рубашки засыхали бордовые пятна. Потрогав ранку, блондинка грязно выругалась, натянула рукав и запахнула шинель, закрыв ее полами коленки. — Если мужик отпадно трахается, всегда жди неприятностей, — доверительно сообщила она. — Ну нет в мире совершенства, что уж тут поделать!
— На твоей планете есть охотники? Нет?! А куры? Куры есть?! — неожиданно для себя продекламировала Экзюпери женщина у перил, вздохнула и закончила:
— Нет в мире совершенства…
— Да-а-а, — задумчиво протянула блондинка и встала. — Сейчас в психушках так стригут? — Осторожно переступая ступнями в колготках, она подобралась поближе и внимательно посмотрела на воду. — Плавать умеешь? — поинтересовалась она.
— Нет.
— Одобряю, — кивнула блондинка. — А то некоторые, знаешь, прыгают топиться, имея первый разряд по плаванию. Если зимой, еще ничего, бултыхаются долго, но от холода постепенно коченеют. А ты сразу ко дну пойдешь, не беспокойся.
— Не надо меня уговаривать. — Женщина отодвинулась от нее на два шага.
— Ладно. Только сама пойми, холодно мне так стоять. Какого размера у тебя ботиночки?
— Тридцать восьмой…
— В самый раз. Ты не могла бы…
— Не надо меня уговаривать! — закричала женщина. — Уйдите, я хочу побыть одна! Я все равно прыгну, уходите!
— Не ори! — блондинка огляделась. — Очень нужно мне тебя уговаривать. У меня ноги замерзли, а в сапогах сорок пятого, да еще таких вонючих, далеко не уйдешь. Если ты твердо решила умереть — пожалуйста, я не против, только ботинки оставь. На кой они тебе, еще мешать в воде будут. Тебя как зовут?
— Мона, — прошептала опешившая женщина.
— Мо-о-она, — протянула блондинка, усмехнувшись. — А псевдоним? Ладно, ладно, не отвлекайся, это я пошутила. Я хотела сказать, что с таким именем и псевдонима не требуется. Отдашь ботинки или хочешь на том свете истоптать все лужайки в раю?
— А… Пожалуйста. — Мона присела, расшнуровывая ботинок.
— Вот и умница. — Женщина подвернула под себя шинель и села рядом на асфальт. — Нет, спасибо, носки не надо, я не гордая, на голую ногу надену. Слушай, раз уж ты разулась, может, и джинсы подаришь? Коротковаты, конечно, будут, но ничего.
Мона, как в бреду, сняла джинсы.
— Смотри, как удачно! — обрадовалась женщина. — Ты не голая остаешься! Шерстяное бельишко ничего себе, а? Немецкое?
Она сбросила шинель и подпрыгивала на ней, стараясь влезть в джинсы.
Мона посмотрела на свои длинные рейтузы из тонкой шерсти, заканчивающиеся у щиколоток изящным плетением из ниток. Потом — на блондинку, кое-как натянувшую джинсы (не застегиваются), на кружева ее шелковой рубашки, на тонкие лямки на загорелых плечах, на острые бугорки грудей, на кожу, покрывающуюся на холодном ветру шершавыми пупырышками.
— Знаете что, — решилась Мона и стащила с себя куртку, — у меня свитер теплый. И куртку возьмите.
— Вот спасибо, вот угодила! — обрадовалась блондинка и, стуча зубами, натянула свитер.
Теперь Мона стоит на мосту в носках, длинных рейтузах и в паре к ним — шерстяной фуфайке с кельтской вышивкой на груди.
— Хорошо выглядишь! — похвалила блондинка. Задержалась глазами на двух мокрых кругах на груди Моны, подняла было удивленно брови, но потом заторопилась. — Ныряй, чего мерзнуть! Хочешь, помогу влезть на перила?
— Нет, что вы… Я сама. Уходите. Мне так удобней будет.
— Как скажешь, — с облегчением вздыхает блондинка и медленно уходит. Поднимает руку и машет в воздухе, не останавливаясь и не поворачиваясь. Никому и в никуда.
И тут Мона вдруг поняла, почему лицо блондинки ей показалось знакомым.
— Стойте! — кричит она и бежит на цыпочках, перескакивая через лужицы.
— Нет, так не пойдет. — Блондинка остановилась, но не повернулась, а только с досадой развела руками.
Мона подошла совсем близко, а блондинка все не поворачивается. Мона говорит ей в затылок:
— Я хотела спросить…
— Слушай, я не знаю, какой у тебя диагноз, но, если ты передумала топиться, извини, одежду обратно я не отдам. Возьми шинель, погрейся, подумай…
— Нет, я хотела спросить, вы ехали сейчас в поезде? Там… — машет рукой Мона в сторону города. Блондинка резко повернулась, и теперь Мона видит ее холодные глаза и рану на щеке и вдруг понимает, что женщине должно быть очень больно от такой раны, а еще на коленках и на локте… А она не хнычет, а шутит и веселится.
— Я ехала в поезде и так затрахалась, что потеряла ориентацию. Выпала из времени, понимаешь? Такие мужики попадаются очень редко, чтобы подходили и по физиологии, и по запаху, и чтобы нежные, ну, ты меня понимаешь?..
— Да, — кивнула Мона, пряча глаза.
— Не понимаешь ты ничего, да ладно. Мне надо было выйти в Серпухове, а я все забыла, как отключилась. Устроила себе небольшое путешествие в параллельные миры. Очнулась, лежу на полке в одной рубашке, а чемоданчика нет. Я, в чем была, бросилась по вагону, а он, голубчик, уже дверь открывает! Перед этим мостом поезд как раз ход замедляет, я думаю, он не первый раз здесь промышляет, знает, где и когда прыгнуть надо. Не на ту напал! Короче, вывалились мы с ним вместе. Пока дрались, скатились в воду. Вот такая получилась любовь. Это все? Я могу идти?
— А поезд ушел, да? — прошептала Мона. Ей стало грустно, что прекрасная история расплющенного о стекло лица из любовной превратилась в криминальную.
— Поезд! — хмыкает блондинка. — Чемоданчик мой уплыл, вот это, я скажу, проблема так проблема! Деньги, документы, все — буль-буль! Хорошо, солдатики попались, они песок на том берегу грузят. Одолжили вот шинельку и хрустальные башмачки.
— В куртке мой паспорт. В боковом кармане. Можете взять себе, если нужен. Только там справка… Отдайте ее мне.
— Справка из психушки? — спрашивает блондинка, шаря в кармане куртки.
