испорченный телефон, танцевали и бросались пирожными, потом спорили, будет ли война с американцами, которые окопались в Грузии, и стоит ли клонировать особо одаренных личностей. Посмотрели легкую эротику, надули и развесили по квартире десяток розовых презервативов (мама на них помешалась — Коля находил эти резинки во всех своих вещах), под утро стреляли из помпового ружья по повешенному на люстре за ногу плюшевому зайцу и дико завидовали Коле — он не пойдет с утра на математику, не будет бегать по спортивному “ залу двадцать кругов и обсуждать после этого горечь ностальгии в творчестве послевоенных поэтов русского зарубежья.
Упоминание о школе и послевоенных поэтах-эмигрантах сильно взбудоражило хозяина вечеринки. Коля Сидоркин взобрался на стол. Все ужасно развеселились, стали кричать и хлопать в ладоши в ожидании стриптиза, а Коля начал вдруг читать стихи, и мальчики-девочки понемногу затихли в недоумении.
— “Я золотой закат переплавлю в слитки!” — декламировал Коля в запрокинутые бессмысленные лица своих оставшихся в детстве одноклассников. — Догоняйте! Ну?! “Снова дождь затеял стирку / Крыш, деревьев, кирпичей. / Дни ложатся под копирку / Антрацитовых ночей!” Это же Иван Елагин, это же настоящая графика природы!
— Хоть свитер сними! — жалобно попросила русая девочка у стола.
Щеки Коли алели пойманным вдохновением и радостью жизни. Он вскользь прошелся и по творчеству другого поэта-эмигранта — своего тезки Коли Марченко:
— “Пока мы цепенеем над учебником, природа ходит ходуном, беременная словолшебником, каким- то логнколдуном!” — кричал Коля Сидоркин в поскучневшие лица уже странно далеких от него ровесников, в холодные темные окна ноября. Он вдруг почувствовал, вот тут, на столе, как далеко и невозвратно шагнул в сторону от книг, стихов и школьничества, и если сейчас же, сию минуту не произойдет что-то невероятное, невозможно счастливое и горькое, то наступит самый настоящий миг смерти, ведь что такое, в конце концов, смерть, как не осознание безвозвратной потери и уход от всего, что раньше любил?!
В дверь позвонили.
Кто-то открыл. Вот уже задумавшегося о смерти Колю трясут за ногу и шепотом — “накаркал про беременную!” — просят спуститься со стола и разобраться со странной гостьей.
— А я так и подумала, что не вовремя! Пять часов утра, идет дождь, таксист спрашивает — подождать? Возьми сумку. Спасибо. Ты не представляешь, совершенно нет билетов на поезд, а в Ленинграде идет снег, какой ты большой вырос! Мы когда виделись? В прошлом году? Нет, постой, три года назад! Ужас, как быстро летит время, нет — два года, я тогда рожала Сюшку, а ты был совсем бегемотик, ой, а у вас тут что?..
Она удивленно замолкает и смотрит на покачивающегося на люстре зайца и на ружье на ковре, из зайца кое-где торчат клочья поролона, она хмурится, а сообразив, опускается в кресло и спасительным жестом обхватывает руками свой огромный живот, словно защищает и прячет одновременно.
За тридцать секунд мальчики-девочки исхитрились разобрать свою одежду, натянуть обувь и шумно вывалиться из подъезда. В накатившей тишине квартиры слышно только ее легкое дыхание, еще тикают часы, еще капает вода в полную посудину в раковине, и стучит испуганное сердце Коли Сидоркина.
— Сними ботинки.
Коля смотрит на свои ноги в шлепанцах, потом, спохватившись, падает на колени у кресла и осторожно вынимает ее промокшие ступни в колготках из желтых замшевых ботиночек.
— А вы ко мне? — спросил он, как только убедился, что ступня как раз удобно вся помещается у него на ладони.
— Боже мой! Я говорила, что нужно еще послать телеграмму, я вчера Тонику говорила вечером по телефону — пошли телеграмму, а он обещал позвонить, он что — не звонил? Послушай, если тебе не трудно, убери стаканы со стола, из них пахнет, я не люблю, когда пахнет высохшим спиртным… в Ленинграде идет снег, я говорила?.. Почему никого нет? Впрочем, да, я вспомнила, твоя мама говорила что-то об отъезде, слушай, у тебя есть сок или минеральная без газа? Очень пить хочется… открой сумку, там тебе подарок… это? Нет, это мой бандажный пояс, посмотри в боковом кармане… неужели я забыла их в магазине, нет, не может быть… кто убил зайчика?.. Какая у тебя ладонь горячая!.. Девочка в комбинезоне, что была здесь, русенькая такая, хороша очень, хороша… Сними шубку… спасибо, я устала, и оставь мою ногу, затекла…
Коля встает, прижимает к лицу невесомую теплую шкурку с ее плеч, и только он собрался вдохнуть заблудившийся в шелковой подкладке тонкий горьковатый запах, как вдруг увидел, что обтянутый трикотажем платья огромный живот шевелится! Он побледнел и отошел на шаг, не в силах отвести глаз от дергающегося под платьем чего-то острого и безжалостного.
— Опять пяткой толкается, — поморщилась женщина и накрыла живот в том месте ладонью, успокаивая. — Я купила тебе часы, хорошие часы, дорогие, ты что, испугался? Это ребенок толкается, надоело ему висеть вниз головой, вот и толкается. Какие у тебя глаза дремучие… Я спать хочу, где можно спать? Будет мальчик, я чувствую, девочка вела себя совсем по-другому, повесь шубу и покажи мне, где ванная… Подожди, не уходи, потри мне спину вдоль позвоночника, проведи ладонью… сильней… спасибо, у меня иногда случаются спазмы, спине трудно носить такой большой живот, с первым ребенком было легче, или это сейчас так кажется… да ты весь горишь!
— А вы кто? — шепотом спросил Коля и прижал ее руку к груди, там, где, дотянувшись, она слушала в распахнутом вороте рубашки его тело.
— Что?.. О господи! — Женщина смеется, опершись о край ванны и придерживая живот снизу другой рукой, с силой у него отобранной, и живот тоже смеется. — Ты что?.. Ты не понял? Я же Ляля! А ты что подумал? Я приехала из Подмоклова, то есть из Подмоклова я поехала в Ленинград к маме, она ужасно ругалась — нельзя ездить с таким животом, но я знаю, что еще недели две поношу, а из Ленинграда сразу к тебе, билетов не было, еле достала, а Тоник… Подожди, ты и Тоника не помнишь? Дядя Антон, ну? Помнишь? Тоник обещал позвонить, но, наверное, не дозвонился, он с Сюшей сидит сейчас, помнишь Сюшу? Ей уже почти два года, а я в Москву приехала рожать, мне нужно попасть в роддом при институте гинекологии, у меня есть проблемы, а там только по предварительной записи, но, если прийти со схватками, обязаны взять… знаешь, как мы с тобой туда попадем? Мы возьмем такси и просто-напросто туда доедем, позвоним в приемное отделение, да?., куда они денутся, возьмут как миленькие! Нет, ну какой же ты большой, мне даже неудобно, ты, наверное, уже совсем взрослый, а я тебе — часы… Ну вот, теперь и меня в жар бросило, подожди, я присяду вот так, постой, не надо табуретки, а ты о чем подумал, когда я позвонила?
— Я подумал о смерти, — признался Коля. — Я читал стихи о беременной… о беременной природе и как раз подумал о смерти.
— Фу на тебя! Слушай, можно попросить кое о чем, ты только не удивляйся, ладно? У вас есть большая кровать? Отлично, у родителей двуспальная кровать, я тебя попрошу, а ты не удивляйся, ты полежи со мной, пока я не засну, ладно? Просто полежи, а то мне и так очень страшно засыпать, я всегда боюсь потеряться, а когда я беременная, совсем не могу засыпать, если не слышу кого-нибудь рядом, кто поможет мне вернуться, ну, ты понимаешь?..
— Мне раздеться?.. — севшим голосом поинтересовался Коля.
— Что? А, нет, как тебе удобно, это все равно.
Пока Коля сгребал со стола грязную посуду, снимал с люстры расстрелянного зайца, а со шкафов надутые презервативы, он вдруг подумал, что не может вспомнить лицо женщины. Она только что говорила с ним, а он совершенно не помнит ее лица! Помнит легкие желтые кудряшки, небрежный тяжелый пучок на макушке и завихрения рыжего пушка на затылке, помнит ступню с выступающими сквозь сетку колготок кончиками ноготков на крошечных пальчиках, помнит руки и коленки, но не помнит лица!
— Помоги мне расстегнуть пояс! — крикнула она из родительской спальни, Коля дернулся и уронил пустую бутылку из-под виски. Бутылка не разбилась, перекатилась, гулко стуча по паркету своими прямоугольными гранями, и подтекла небольшой лужицей.
В спальне было полутемно, горел один ночник, и Коля не сразу увидел, что женщина голая. Он застыл на месте, потеряв дыхание, она сидела на кровати боком к нему, из одежды ничего не было, кроме странной, обтягивающей, широкой полосы снизу живота, застегивающейся над ягодицами.
— Крючок зацепился, помоги…
С закрытыми глазами Коля нащупывает застежки и путается в волосах — Ляля вынула шпильки, и
