Отдав распоряжение насчет завтрака, Александр Станиславович вернулся в комнату и громко сказал:
— Гарик! Просыпайся. С добрым утром.
Гарик заворочался на полу. Не открывая глаз, потянулся, зевнул и резко сел.
— Ой, — взялся за голову. — Какое непродуманное движение! Что же это я так с собой, любимым?
— Иди прими душ, станет легче. После душа позавтракаем.
— Черт, это же бриться надо — провел ладонью по щеке. — Что-то мне не в тягу.
— Не брейся.
— Да ладно, надо привыкать, — Гарик поднялся.
— Там, в ванной, в ящике найдешь запечатанный станок, там же и новые зубные щетки должны быть, остальное все на панели.
— А Анна уже встала?
— Не знаю. Наверное, еще спит. Сейчас гляну.
Анны не было. Она уехала к Андрею еще в шесть утра. После того, как улеглись страхи, ей стало совестно, что она не была у него три дня. Конечно, были уважительные причины, но это не оправдывало ее. И потом, ей было стыдно перед Андреем, что она смалодушничала и чуть не отравилась. Хотя теперь была уже совершенно уверена, что не без помощи Бориса приняла такое не свойственное ей решение. Она же по натуре боец, не в ее правилах так быстро сдаваться. Узнав у Ларисы Ивановны, когда мужчины легли спать, не заглядывая в комнату и ничего не объясняя отцу, она вызвала машину и отправилась в больницу.
У больницы Анну охватила легкая паника, которая переросла в беспокойство, когда она стала подниматься в отделение, где находился Андрей. Отметившись у дежурной, она буквально бегом бросилась в палату. Медсестра с удивлением посмотрела ей вслед, но замечание делать не стала. Ей было жаль Анну.
С Андреем все было в порядке. Вернее, все как обычно. Никаких изменений, ни хороших, ни плохих. Медсестра Надежда Тихоновна поднялась ей навстречу.
— Что так рано, Анечка?
— Переживала, — Анна подошла к Андрею, наклонилась и поцеловала в щеку. — Здравствуй, родной.
Повернулась к Надежде Тихоновне.
— Меня же не было столько дней.
— Я слышала, ты хотела…
— Нет, я не хотела, — Аня поняла, что собиралась сказать медсестра. — Вышло случайно. Не знаю. Не могу объяснить. Лучше скажите, как он?
— Все у него образуется. Ты потерпи еще немного. Как отец?
— Сегодня похороны Полины Викторовны. Это мама Андрея. Отец будет там.
Надежда Тихоновна в ужасе прикрыла рот рукой.
— Как, похороны? Господи Иисусе. Я же ее видела четыре дня назад.
— Несчастный случай. Взрыв газа, — особо не распространяясь, пояснила девушка.
— Ты после больницы туда поедешь?
— Нет, не поеду. Я лучше домой. Я устала. Мне нужно отдохнуть. У меня впереди много дел, — сухо ответила Аня.
— Какие у тебя дела? Похороны же.
— Всякие. Можете идти. Я побуду с Андрюшей.
Анна просто сидела рядом с кроватью и смотрела на Андрея. К концу подходила третья неделя с тех пор, как он находился в этой палате.
“Какое сегодня число?”
Анна бросила на стену, где висел большой календарь, быстрый взгляд. Уже двадцать второе декабря. Скоро Новый год. Анна вспомнила, как обсуждала с отцом свадьбу. Ведь совсем недавно было, а кажется, давно.
Так всегда происходит. Если наступает черная полоса, то она отчего-то совершенно беспощадно закрывает собой весь небосвод. И когда это происходит, то кажется, что это навсегда. Конечно, в глубине души, человек надеется, что все само собой разрешится, нужно только подождать. Но проходит время, и не решается ничего. Тогда начинаются лихорадочные метания из крайности в крайность, как правило, не приводящие ни к чему хорошему. Даже если удается стряхнуть с себя угнетающую тяжесть, тут же возникает новая сложность, проблема, и все начинается сызнова. И никому не приходит в голову просто сделать остановку, попытаться собраться с мыслями и понять, что все происходящее с нами — это наши же материализовавшиеся негативные мысли. Пришло время, — и они дали всходы. Можно в это не верить. Можно с этим спорить. Но все, что происходит с нами, в наших руках, и только. Проще всего быть фаталистом и верить в судьбу. Очень удобно думать, что наша жизнь уже давно кем-то распланирована и менять в ней что-либо — пустая затея. Главное, мозги особо напрягать не нужно — чему быть, того не миновать. Можно тихонько коптить небо и проклинать непутевую жизнь.
А Жизнь смотрит на нас и не поймет, в чем ее вина. Ведь у нее ни к кому, право, из нас нет предвзятого отношения. И разве при рождении нам всем не даются равные права и условия, не ставятся одинаковые задачи, не предлагаются однотипные решения?
Кто-то возразит: какие же это равные условия, если один родился в богатой семье, другой — в бедной, один способный, другой бездарь, один здоровый, другой от рождения калека. Спорить тут, конечно, нечего. Ведь каждому позволительно иметь свою точку зрения. Удобно в это кому-то верить? Пожалуйста, пусть верит! А может, все заключается в другом? Может, просто нами задачи не те решаются или цели не те ставятся? Неубедительно? Пожалуй, что не очень.
Но по-другому объяснить пока сложно. Разве что предположить, что кому-то очень выгодно, чтобы мы все так думали. Все были фаталистами.
Кому?
А это уже пусть каждый решает для себя сам. Но разве это не правильно, что человек просто обязан быть счастливым? Разве это похоже на глупость? Разве мы все в конечном итоге не к этому стремимся? А иначе зачем жить? Просто нам пока чего-то не хватает: какой-то силы, каких-то знаний, а еще — уверенности в себе, веры в свои способности. Неужели это еще долго будет продолжаться? Наша растерянность, которую мы ощущаем, едва Жизнь раскроет перед нами свои объятия. Так хочется поверить, что еще чуть-чуть — и что-то изменится, что-то произойдет. Скорей бы это случилось, и тогда мы наверняка поверим, что способны если не на все, то на многое, о чем сейчас боимся даже помышлять.
Анна в это поверила. У нее не было другого выхода. Поверила в то, что способна познать непознаваемое и сделать невыполнимое. И дело вовсе не в том, что ее жизнь соприкоснулась с неведомым. Дело в том, что она поменяла ход своих мыслей, а вместе с этим изменилось её восприятие мира, людей и событий. Для нее уже давно стало очевидным: никакие деньги на свете не сделают ее счастливой, ей-то не знать! Да и счастье теперь в ее представлении складывалось совершенно из других составляющих. Для нее счастье обрело иные черты. Все — за жизнь Андрея.
Смешно? Смейтесь.
Анне было не до смеха. Пришло время для чуда.
— Уже скоро, Андрюшенька. Уже скоро.
Анна быстрыми шагами направилась к выходу.
День выдался морозным и ветреным. Не привыкший к головному убору и долгому пребыванию на улице Александр Станиславович сразу замерз. Поднятый ворот пальто не спасал. Перчатки и шарф остались в машине, до которой было очень далеко. Она стояла у самого въезда на кладбище. Народу было много. Большинство составляли педагоги, коллеги из школы. Были ученики старших классов, соседи. Немного поодаль стояли те, кто приехал с Александром Станиславовичем. Пока батюшка отпевал усопшую, народ перешептывался, и до ушей Александра Станиславовича то и дело долетали обрывки фраз.
