— Остряк, — сказал полковник. — Давай считать!
— Давай!
— Выстрел стоил семьдесят рублей. Тот рубль равен сегодня двум долларам. Хоть бензин, хоть пиджак, хоть водка, хоть как считай.
— Это до кризиса было.
— Кризиса? Какого?
— Последнего.
— Последнего еще не было, мой непотопляемый друг. Все последние у нас впереди. Кризисы постоянны, а стрелять надо всегда — в том смысле, что цены растут после кризисов еще выше. Итого. Сто сорок баксов выстрел. Умножим на семьдесят пять. Официант!!! Спишь?! Калькулятор!
— Семьсот пятьдесят… семь тысяч пятьсот… Что?! Не может быть… семью четыре — двадцать восемь…
— Десять тысяч пятьсот долларов.
— Ты охуел, — сказал Колчак.
— И заметь — сюда входит риск и нарушение присяги. Плюс статья и так далее. Ты понимаешь, чем я рискую?
— Ха! Смотрите на него — он рискует! Люди танки и ракеты продают, а ты из-за вшивого б… б… бэка готов с брата по несчастью последнюю м-м-мошонку содрать. — Колчак чувствовал утомление после третьей за тяжелый рабочий день бутылки. Надо было держаться на остатке сил, предел которых был близок: он пожалел себя. — Какие десять тысяч? — укорил он. — Что ты ноли накатываешь, как в бильярде. Я не бандит и не лицо кавказской национальности. Ты, может, недослышал? «Аврора» — это не банк и не акционерное общество, а всего лишь крейсер. Его сейчас весь-то за десять тысяч никому не втюхаешь.
— А сколько же ты хочешь?
— Десять баксов выстрел — итого семьсот пятьдесят.
— Счет! — возвестил полковник голосом, каким оглохший от грохота комбат командует: «Стой! Записать — цель задымлена!» и наполнив этой командой весь зал вплоть до кухни, где их официант компоновал гарниры из недоеденных блюд.
Счет составил девятьсот двадцать рублей, что на тот день равнялось сорока долларам.
— И ты хочешь, чтобы вот за эту выпивку и закуску я отгрузил тебе, значит, четыре выстрела, которыми можно в хлам разнести все ваше говенное Адмиралтейство? — изумился артиллерист. При этом он не мешал Колчаку расплачиваться.
— Повторить! — приказал Колчак официанту. — Мушкой лети!
— 3-зачем? — сурово спросил артиллерист.
— Двадцать, — ответил Колчак. — Это предел. Это полторы штуки баксов! Ты в месяц сколько получаешь?
— Это ты брось. Я же тебя не спрашиваю, почем и кому ты это перетолкнешь.
— Мне для стрельб!
— Стреляй, но не свисти. Для стрельб никто и трешки своей не выкинет. Конечно для стрельб! Но я не интересуюсь, кто будет стрелять, где, в кого и за что — это все не мое дело.
— Слушай, — сказал Колчак и замер с восторгом на краю бездны: — Эх! — ухнул он и в отчаянии ударил по колену. — Вот тебе мое последнее слово! Заедем с другой стороны. Сегодня «волга» — «волга»! ГАЗ—3110! новая! теплая! стоит три тысячи. Три тысячи! Я плачу тебе две.
— Почему две?.. Три!
— Две триста.
— Ладно. Две пятьсот.
— Нету, нету, больше нету!
— Черт с тобой. Жмот. За грузовик снарядов — недельную зарплату американского полковника!..
— Ты за год получаешь недельную зарплату американского мусорщика.
— Ненавижу янки, — сказал полковник.
— Короче — когда стрельбы?
— Я тебе позвоню. Но транспорт твой!
Вывалившись из-под вывески в перекошенную холодными фонарями ночь, Колчак сориентировал полковника в сидячее положение внутри такси, махнул вслед красным огонькам и озадачился проблемой возвращения. Он оседал под мухой, лежавшей на плечах, как оленья туша.
Забытый Шурка храпел и тосковал в «жигулях».
— Ты водить умеешь?
— Никак нет.
— Садись за руль… Заводи!
— А если вмажемся куда, товарищ капитан первого ранга? — усомнился Шурка.
— И в страшном сне не мечтай. До пенсии будешь мне на ремонт деньги по улицам в свой ящик собирать.
12
Впервые в жизни Ольховский познал счастье труда. Счастье труда — это чувство, которое испытывает заказчик, глядя, как рабочие ремонтируют крейсер «Аврора».
Работяги ползали в железном чреве, трещали сваркой, жужжали фрезой и доводили дело до ума при помощи кувалды и многострадальной матери. Они курочили и восстанавливали машину с добродушной невозмутимостью пролетариев на договорной оплате.
Бригадира сводной команды звали Юрий Арсентьевич. Арсентьевич поседел в трудах, не учтенных никакими планами и сводками. Свой путь организатора производства он начал много лет назад с должности заместителя директора Казанского собора по хозчасти. Собор выполнял официальную функцию Музея истории религии и атеизма, а его завхоз — функцию снабженца дачных строек, продавая кровельную жесть, доски, кафель и цемент, и поставляя напрокат грузовичок и старый автобус. Обеспечивал он и рабсилой, не давая засидеться четырем подчиненным бездельникам. В результате проведенной в соборе реставрации образовались дача, машина и беременная машинистка. Музею остались запах опиума для народа и выбранные на десять лет вперед фонды. Ольховский нарыл умельца в конторе Балтийского завода.
Все необходимое тащилось или изготавливалось на заводском оборудовании из заводских материалов. Подмазка на лапу и расчет черным налом снижали себестоимость до взаимоприемлемого уровня. Приблизительно так можно обменять казенный танк на собственный «запорожец».
Обжившись и оглядевшись в низах, Арсентьич представил полную смету. Цифра обездвижила Ольховского. Так окаменела жена Лота при взгляде на счет, который подали Сверху ее городу.
Быть яхтсменом — дорогое удовольствие, как заметил один кинопродюсер покупающему корабль викингу. Авианосец «Форрестол» стоит четыре миллиарда долларов. Яхта Сильвестра Сталлоне — девять миллионов. И даже средней паршивости катерок обходится не дешевле лимузина, который не заработать на паперти усилиями двадцати матросов.
Конечно, если бы экипаж «Авроры» насчитывал штатных шестьсот человек, и всех их заблаговременно погнать в город собирать подаяние, крейсер можно было бы содержать в боевом порядке и поныне. Так кто ж знал…
Ольховский оставил в смете лишь то, без чего обойтись было вовсе невозможно, итог здраво поделил на два, а Мознаиму приказал проговориться Арсентьичу, что командир собирается менять его на более дешевого мастера. И решил подождать эффекта.
Если беда приходит обычно с той стороны, откуда ее не ждали, то ведь и счастье имеет обыкновение являться без фанфар и белого коня. Спасение пришло оттуда, откуда никто ничего хорошего не подозревал — исламский фундаментализм протянул братскую руку помощи балтийским морякам в их
